своей, не замечали ее?
Отца Иоанна нестерпимо потянуло в церковь. Он зашел во встретившийся по пути храм и долго, истово молился.
Бурые кремлевские стены, казалось, кровоточили от обилия свежих выбоин, причиненных снарядами и пулями. Возле закрытых железных ворот Троицкой башни стояли часовые.
— Сынки, как же мне пройти? — удивился отец Иоанн, никогда прежде не видавший Кремля на запоре.
— А у тебя, батя, пропуск есть?
— Мне бы в Успенский, Владимирской Божией Матери помолиться.
— Если ни пропуска, ни пакета — не пропустим, батя.
— Зачем же в святыню не пустите?
— С политикой у тебя, батя, худо. Теперь святыня — наша солдатская власть. На нее и молись.
— Или к господам захотел? — ощерился самый молодой. — Мы, когда твою святыню брали, немало их пулями накормили.
— Не шуткуй, — одернули его. — А ты, батя, иди кругом вдоль стены. Может, где и пропустят.
— Серчает, что его Кремль мы взяли, — услышал отец Иоанн смешки вдогонку.
«Пойдите вокруг Сиона и обойдите его; пересчитайте башни его. Обратите сердце ваше к укреплениям его, чтобы пересказать грядущему роду».
Беклемишевская башня стояла обезглавленная, другие зияли свежими ранами. На Красной площади — грязь, запахи, как на конюшне, множество солдат и матросов с ружьями. Тут же толчется разношерстный московский люд, митингуя или слушая, что говорят другие.
— Вы взяли власть, — требует дама в шляпке, — вы теперь нас и защищайте!
— Нет у нас войск ваши квартиры охранять, — иронически улыбается в ответ командир в кожаной тужурке.
— А раз нет, зачем тогда власть брали?..
— Граждане, я вас прежде обманывал! Теперь заверяю вас: никакого Бога нет! — митингует, забравшись на грузовик, дьякон с красной тряпицей на шее. — Я никогда не верил в литургию! Но надо же было как-то кормиться…
— Если ты нас прежде обманывал, — хитро улыбается мужичонка, — кто ж тебе нынче поверит?
— Ну и долго мы продержимся? — ведут мирную беседу у костра в центре Красной площади вооруженные рабочие.
— Ленин говорит: навсегда утвердились.
— Чего ты Лениным тычешь, сам-то что думаешь?
— А зачем мне умничать?
— А я думаю, ничего у нас не выйдет.
— Это отчего же?
— Ну, рассуди: какой из меня или из тебя правитель? Нас и слушать-то никто не станет. Царь почему всех держал в узде? Ему, вишь ты, министры подсказывали. Недаром же они над учеными книгами штаны протерли. А мы, вишь ты, всех министров поганой метлой…
— А мне товарищ Ленин подскажет.
— Нет, товарища Ленина на всех не хватит.
— Эх, до чего нынче кутерьма дошла, — жалится один купчишка другому, — ничего не пойму.
— Понять труднехонько, — соглашается собеседник, — все вверх дном поставили. Зато, если угадать, в какую сторону повернется, миллионщиком можно стать. Нынче самое время для наживы.
— Это коли угадаешь. А если промашка? Всего капиталу лишишься.
— И живота можно, не токмо капиталу.
— То-то и оно. Лучше выждать.
— Жди-пожди, а другие обскачут. Золотишко-то скупают вовсю. И хлебушек дорожает.
— Зря надеются запугать нас царские рясники! — митингует солдатик, по виду из студентов. — Советская власть ни в Бога, ни в черта, ни в загробную жизнь не верит!..
— Мил человек, ты не зарекайся, — вступает в спор с оратором пожилой мастеровой. — Я вот смолоду тоже ни во что, кроме денег, не верил. А жизнь пообломала, теперь чуть светает — в церковь бегу.
— Это тебя царская жизнь обломала, — снисходительно улыбается солдатик. — Не бойся, наступает всеобщее счастье, и только буржуазия будет корячиться и бегать в церковь.
— Что ж это за зверь такой: всеобщее счастье?
— Это победа всемирной революции, когда не будет ни эллина, ни иудея — один рабочий класс.
— Да что ты, нехристь, про евреев талдычишь, ты по-людски ответь.
Отец Иоанн ужаснулся обилию суетных грешных речей, звеневших со всех сторон здесь, рядом с великими христианскими святынями.
«Народ мой! вожди твои вводят тебя в заблуждение и путь стезей твоих испортили».
Батюшка стал протискиваться поближе к Кремлевской стене, на которой моталось длинное красное полотнище с надписью: «Жертвам, провозвестникам Всемирной Социальной Революции». Под полотнищем зияли огромные свежевырытые ямы.
— Зачем? — вслух удивился отец Иоанн, заглянув в глубину растревоженной земли.
— Хоронить будут, кого буржуазия поубивала, — пояснил молодой, задорно улыбающийся рабочий.
— Здесь?.. Не на кладбище? — оторопел отец Иоанн.
— Теперь, товарищ, все по-новому будет. Сегодня, как от пасхальной свечи, от душ павших затеплится яркий огонь мирового Евангелия — социализма… Вишь, наше районное знамя впереди полощется. А за ним революционный комитет в полном составе. Вот это похороны! И умереть не жалко.
Отец Иоанн увидел колонну, вползавшую на Красную площадь через Воскресенские ворота. Впереди, оседлав кобылу, шествие возглавлял рабочий с красной лентой через грудь. Но что это? На плечах рабочих и солдат гробы… красного цвета.
— И правильно, — стал объяснять все тот же словоохотливый молодой рабочий. — Они же на войне погибли, а военная планета Марс красным огоньком по ночам блестит.
— Но вы же православный! — укорил собеседника отец Иоанн.
— Был — да сплыл. Я теперь ни во что, кроме социализма, не верю.
Уже вся рогожская колонна втянулась в площадь и дружно запела, подойдя к ямам под Кремлевской стеной:
— Товарищи! — ликовал кто-то из толпы. — Первый раз после похорон товарища Баумана пролетарии Москвы хоронят своих боевых друзей без гнусавого поповского пения! Отдадим последний долг жертвам мирового капитала!
