Контрреволюционный мятеж
После кончины преподобного Сергия Радонежского братия Троицкой обители избрали игуменом его ученика Савву. Шесть лет он был настоятелем в знаменитом монастыре, а потом, ища безмолвия и тихой молитвы, сложил с себя игуменство.
Но в 1398 году звенигородский князь Юрий Дмитриевич, крестник преподобного Сергия и духовный сын Саввы, умолил последнего поселиться возле Звенигорода, в основанном князем новом монастыре на холме Сторожи. Здесь и окончил свои дни старец игумен, здесь же был похоронен, и от его гроба пошли исцеления. 19 января 1655 года были торжественно обретены святые мощи преподобного Саввы Сторожевского.
Саввино-Сторожевский монастырь полюбился русским царям и боярам, которые делали в него большие вклады. Монастырская ризница считалась одной из богатейших сокровищниц православной церкви. Особенно гордились монахи колоколом, отлитым из бронзы с добавлением медных копеек, изъятых из обращения после Медного бунта в Москве. Гордились колоколом с изумительным звоном все звенигородцы и увековечили его, поместив в центр герба своего города.
Звенигородский уезд жил тихой провинциальной жизнью вплоть до Октябрьской революции. Но в мае 1918 года советские газеты запестрели сообщениями о попытке «контрреволюционного мятежа» в Саввино-Сторожевском монастыре. Улицы в городе и селах, а позже окрестные колхозы стали называть именем «героически погибшего мученика революции» комиссара Макарова. Краеведческая литература советской эпохи потчевала доверчивых туристов рассказами о подавлении революционными войсками в Звенигороде монархического восстания.
Что же произошло на самом деле в красивейшем подмосковном уезде, прозванном «русской Швейцарией»?
Месяц спустя после опубликования декрета о свободе совести, в конце февраля 1918 года, Ягуньинским волостным Советом были отобраны у Саввино-Сторожевского монастыря Акиновская роща, мельница, конный и скотный дворы, гостиница. Приезжали под видом «археологической комиссии» революционные гости из Москвы, шныряли по всему монастырю, вынюхивали, чем здесь можно поживиться.
В окрестных селах судачили:
— Сегодня приехали посмотреть, завтра к себе все увезут.
— Им бы лишь грабить да гадить.
— Комиссарского начальства развелось — пропасть, и всяк на себя одеяло тянет.
По монастырю расхаживали теперь не только монахи и богомольцы, но и «ягуньинский волостной комиссар монастырской гостиницы» Константин Макаров. Как игумен с крестом, Макаров не расставался с револьвером, помахивал им при встрече с монахами и при обыске их келий.
А народ окрестных сел и деревень голодал. На сходках требовали возврата реквизированного зимой хлеба, ругали новую власть. К горьким рассказам о крестьянской жизни прислушивались богомольцы, стекавшиеся в монастырь со всей России, и гадали: когда же наступит обещанное большевиками счастливое житье? Когда все перемрут?
Счастливым житьем в Звенигородском уезде, по наблюдениям земляков, наслаждался только комиссар Макаров. Он реквизировал припрятанную монахами на случай голода провизию, пугал богомольцев своим воинственным видом и показным атеизмом, грозился то опечатать монастырскую ризницу, то посшибать колокола. Наконец 26 марта он решил, что пора от слов переходить к делу, ведь в декрете сказано, что все церковное нынче стало народным, а он и есть народ, как объяснили ему вышестоящие
— Без разрешения церковного начальства не могу, — отказал отец Макарий. — Я лишь наместник настоятеля монастыря и должен известить о вашем понуждении своего епископа.
— Семь дней даю сроку, — предупредил Макаров, поигрывая револьвером.
Но даже по советским законам имущество монастыря должно было принадлежать народу, а не комиссару Макарову. Игумен послал отца Лаврентия в Ягуньино и Саввину слободу рассказать крестьянам о случившемся.
Крестьяне собрались на сходку. Со словом к своей пастве обратился священник Василий Державин.
— Мы должны взять монастырское имущество в руки прихожан, как допускается советским декретом, — предложил он, — и не допускать к нему безбожников.
Народ горячился:
— Руки бы поотрубать комиссарам, чтобы не зарились на чужое.
— Если будут грабить, надо звонить в набат.
— Айда сейчас к монастырю крестным ходом.
От слов до дела иной раз долгий-предолгий путь. Вперед вышел председатель Ягуньинского волостного Совета Алексей Астафьев.
— Не допущу! — повелительно осадил он народ. — Крестные ходы разрешаются Советской властью только по заранее утвержденному расписанию.
Пошумели еще немного и, хотя отец Василий на коленях умолял тотчас идти в монастырь защищать святыни, решили разойтись по домам, не желая спорить с законом, да и церковное имущество пока еще оставалось на своем исконном месте.
Макаров, узнав о сходке, заявился с милиционерами-телохранителями на дом к священнику Державину и произвел у него обыск. Из
Спокойствие мирного Звенигородского уезда не нарушили ни обыск у приходского священника, ни новый приказ Макарова всем, проживающим в монастырской гостинице, немедленно очистить ее, ни его настойчивая агитация среди монахов не подчиняться распоряжениям игумена. И все же глухой ропот нарастал. Особенно после того, как мальчишка-комиссар Макаров без согласия односельчан заменил председателя волостного Совета и двух писарей.
В самом монастыре обстановка тоже накалялась. Особенно после того, как в древнюю обитель понаехало множество комиссаров из Звенигорода. Побродив по монастырскому двору и заглянув во все щели, они постановили присвоить Советской власти, то бишь себе, здание духовного училища, а также довольствие ста четырех его учеников — шесть мешков муки и пуд сахара. Отца Макария, который попробовал роптать, уездные комиссары строго предупредили, что, «если он хочет жить в мире с Советской властью, пусть заботится о делах небесных и оставит в покое устроение жизни земной». Под конец реквизиции они ограбили квартиры учителей духовного училища, а Макаров, узнав, что у преподавателей нашли муку про запас, вдобавок засадил их в тюрьму «за сокрытие запасов продовольствия».
В тот же день вечером два ягуньинских крестьянина встретили отца ретивого комиссара (кстати, владельца чайной) с мешочком.
— Что несешь?
— Муку.
— С монастыря?
— Нет, моя.
— Врешь, тебе небось сынок уже и коров с монастыря приводит.
Обозленные мужики отвели Комиссарова родителя в Ягуньинский волостной Совет и потребовали составить протокол о краже.
Судя по утру следующего дня, 15 мая, день должен был быть солнечным и тихим.
В семь часов утра в Ягуньино застучали в окна, собирая народ на сходку. Разговор пошел об ограблении монахов, сытой жизни комиссаров, разорении крестьянского хозяйства. Порешили всем миром идти в монастырь «сменять Макарова». По пути попали на сходку в Саввиной слободе, где крестьяне
