стёкла? — В общем, у Августа был на всё готов ответ, да с ним никто и не спорил, ибо всякий мог собственными глазами наблюдать небывалый расцвет Поллена: селение разрасталось, домов стало штук на двадцать больше, и застройка здесь оказалась даже более частой, чем в Верхнем Поллене, который всегда мнил себя выше, вот дайте срок, того гляди, и церковь, и пасторат тоже переберутся в Поллен.
Большие перемены, у всех в руках деньги, у всех отменное настроение, беззаботная жизнь, радость в глазах. Даже Ане Мария радовалась и процветала. Начать с того, что она заставила мужа продать восемь участков, с её точки зрения, это были восемь одержанных побед. Поскольку на оставшемся участке Каролус не мог прокормить хотя бы одну лошадь, он начал тревожиться за будущее своей усадьбы.
— Деньги у нас теперь есть, просто девать некуда, — говорил он жене, — но мы распродали по кусочку всю свою усадьбу.
Возражать было трудно, Ане Мария не перечила ему, лишь глазами сверкала, хотя и была вполне права. Она вообще держала себя по-умному: уговаривала его по ночам.
Ане Мария начала откровенно поминать в разговорах, что отбывала когда-то наказание. Хуже она от этого не стала, но люди избегали её и не хотели с ней встречаться. Право же, она могла рассчитывать на иное отношение, поскольку вернулась из других краев, из мест куда более значительных, чем Поллен. А что об этом думает сам Каролус? Ведь он человек, который много чего понимает, в своё время был старостой и вообще кем он только не был, так вот, что думает Каролус по этому поводу, разве я не права? Она побывала в дальних краях, она многому выучилась, видела другие города, встречала множество людей, слушала их речи, полленцы должны в ноги ей кланяться и расспрашивать её про Тронхейм. Но не тут-то было. Разве ей не приходилось раньше стоять в лавке у Поулине и просить, чтоб ей продали полфунта кофе? Зато теперь, зато именно теперь, Каролус, когда мы продали эти участки и у нас полно денег: «Прошу фунт кофе, да, пожалуйста, поскорей, у меня кастрюля на огне выкипает». И Поулине спешит изо всех сил. Не хватало ещё, чтобы она... Не то она рискует, что жена богатого Каролуса в конце концов просто закажет себе в Верхнем Поллене целый мешок кофе с доставкой на дом.
Каролус польщён:
— Ха-ха-ха! Нет, этого себе Поулине позволить не может.
— Она и ещё много чего не может себе позволить. Теперь она обращается ко мне на «вы».
Но Каролус всё никак не может примириться с тем, что усадьба почти вся распродана и что пришлось пожертвовать лошадью, ведь это было для него главное занятие. Подобно тому как Ездра в Новом Дворе заделался зажиточным крестьянином, Каролус был самым крупным землевладельцем в Поллене.
— На что тебе жаловаться! — восклицает Ане Мария. — Тебе, который стал богачом, а при желании можешь стать и ещё богаче? Разве ты когда-нибудь раньше пользовался таким уважением? Разве ты хочешь поменять свою теперешнюю жизнь на прошлую?
Тут она была права: ещё ни разу, ни когда он был владельцем баркаса и главой артели на Лофотенах, ни когда он был старостой в родном Поллене, к нему не относились с таким уважением. Теперь он только расхаживал по городу да курил трубку, словно сам ленсман, а все, кто попадался навстречу, с ним здоровались. Или взять хотя бы одежду. Разве он выходил теперь из дому в грязных штанах? Или подвязывал шнурком подметку своих ботинок? Неизменную зюйдвестку он повесил на гвоздь, а вместо неё купил себе шляпу. На шее у него теперь красовался разноцветный шерстяной шарф. Он даже по будням расхаживал с карманными часами на блестящей цепочке да и ещё в галошах!
Нет и нет, Каролус ничего не хотел менять. Эта чертова — благослови её Бог — Ане Мария и на сей раз быстрей, чем он, ухватила самую суть, спору нет, это она играла в их семье первую скрипку!
Каролус в глубине души сознавал, что он не так уж и нужен своей, охочей до мужчин жене, он был не слишком даровитый и вдобавок ленивый человек, который предпочитал, чтобы его оставили в покое, хотя много лет назад он испытывал приступы ревности. Жена у него не отличалась кротостью, она была незаурядная женщина, на свой лад великодушная и гордая, а к тому же очень обаятельная, если ей того хотелось. Читать она умела с детских лет, а когда ей пришлось сидеть там, на юге, она выучилась также и писать, она писала буквы, цифры и слова; она брала на себя всю писанину при продаже земли. Муж лишь дивился её быстрой руке.
Короче, Ане Мария сумела заговорить мужа, а под конец она и вовсе сама написала все контракты при распродаже строительных участков, книзу, до самых лодочных сараев.
Каролус сказал:
— Теперь у нас осталась только верхняя пашня над домом, с неё не прокормишь даже двух коз, чтоб было молоко к кофе.
Но зато нагрудный карман у него теперь так оттопыривался, что дальше некуда.
IX
Август сказал Каролусу:
— У тебя бумажник уже трещит по всем швам! Ой, пора, пора открывать банк в Поллене.
— Угу, — ответил Каролус.
— Ведь не можешь же ты таскать с собой все свои деньги! Ты должен поместить их в полленский банк и получать с них проценты.
— Угу, — ответил Каролус. Он по-прежнему ничего не понимал. А вдобавок ничего не имел против того, чтобы расхаживать среди людей и выхваляться своим толстым бумажником. Каролус вообще любил быть на виду.
— Сегодня вечером мы соберёмся у Йоакима, чтобы переговорить насчёт банка, — продолжал Август. После всех разговоров на эту тему Август не сомневался, что Каролус не захочет оставаться в стороне.
И Август пошёл дальше, извещая всех о предстоящей сходке, он собрал народ, он вспомнил самые разные имена, против одних ставил галочки, других вычёркивал. Перед этим он перетолковал со шкиперами и хозяевами неводов в Нижнем Поллене, затем пошёл к той новостройке, возле лодочных сараев, где работал Эдеварт, заставил его спуститься с лесов и ввел в курс дела.
— Да у меня всего-то и наберётся крон пятьсот, — жалким голосом признался Эдеварт.
Август рассмеялся:
— Ну и чудак же ты! Впрочем, ты всегда был таким. Да не нужны мне твои кроны, сегодня вечером мы только поставим свою подпись и внесём по десять крон с каждой сотни, а уж потом, через месяц, надо будет внести остальное. Но пятьсот крон — это всё равно очень мало, это ведь всего-навсего пять акций, а для начала надо их иметь не меньше ста.
— Но у меня больше нет денег, — говорит Эдеварт.
— Тогда слушай: собрание будет сегодня в семь часов, за председателя сядет Йоаким, твой брат, а если он не захочет, тогда я, но уж протокол-то вести он, во всяком случае, не откажется. Когда мы начнём ставить свои подписи, не лезь первым, потому что я с этим делом покончил, я больше не вру и не хвастаю, но когда двое или, скажем, трое из Нижнего Поллена подпишутся на какую-нибудь чепуху, тогда придёт твой черёд и ты выкрикнешь: пятьдесят акций!
Эдеварт вздрагивает:
— Сколько-сколько?
— Ну это уж не твоя печаль, — успокаивает его Август, — денег я тебе дам. Вот тебе для начала пятьсот крон на сегодняшний вечер.
— Ну раз так, — говорит Эдеварт и берёт протянутые ему бумажки.
— Только об этом никто не должен знать, смотри же, никому не рассказывай!
— Ладно.
— Понимаешь, я теперь стараюсь не привирать, но, если ты попросишь пятьдесят акций, другим станет стыдно просить меньше, и они потянутся за тобой.
Эдеварт кивает.
Часы показывают семь.
Гостиная у Йоакима набита битком, все сплошь держатели акций, а к ним в придачу — Теодор. Царит
