те, кого он разбудил, бросив взгляд на часы, ложились снова, а многие после этого проспали и явились к месту обора с опозданием.
Всего их набралось человек десять. Сдаётся, что мы идём навстречу собственной погибели, говорили они, в конце концов мы все умрём, обожравшись подземной едой. Это заставило их призадуматься, а один так даже вспомнил такое место в Писании, где сказано, что едой и питьём человек скрепляет вынесенный ему приговор. Но проклятый Кристофер, тот самый, что хотел получить на кухне у Каролуса двойную порцию, вдруг смачно выругался и спросил, не придурки ли они все, что стоят разинув рот посреди дороги. Разве они уже не съели провизию Ездры и нисколько им это не повредило? А Ане Мария сама делила еду на равные части.
Верно! Верно! И десять человек, взалкав подземной нищи, ринулись вперёд — с лопатами и с топорами, на всякий случай.
Когда они пришли к усадьбе Ездры, тот стоял перед воротами, маленький и приземистый, словно вырос из земли.
— Вот он, нечистый дух! — вскричали они, различив его силуэт на белом снегу.
— Куда путь держите? — спросил он.
— Сюда! — отвечали они и подошли к двери, ведущей в подвал. — Вы только поглядите, у него новый замок на двери, а раньше его не было.
— Не вздумайте ломать мою дверь! — предостерёг их Ездра. — За это полагается тюрьма.
Чей-то голос:
— Да мы хотим только посмотреть, что у тебя есть в подвале.
Ездра:
— Ничего нет, кроме нескольких картофелин. И ещё предупреждаю, что заявлю в полицию.
Когда полленцы высадили дверь, зажгли спички и посветили, их охватило разочарование: большой погреб был совершенно пуст, несколько картошек в углу — вот и всё, несколько жалких картошек. Теодор тотчас сунул парочку себе в карман.
— Тогда мы пойдём в кладовую, — сказали они.
— Я заявлю в полицию, на каждого заявлю! — закричал Ездра, дрожа от гнева. — А тебе, Теодор, недолго осталось развозить почту.
— Ну и заявляй! — сказал Теодор с равнодушным отчаянием.
— Мы умираем, — сказал другой полленец голосом почти печальным, хоть и напускал на себя сердитый и грозный вид. — Если ты спрятал картошку где-нибудь в другом месте, дай нам хотя бы по две штучки и по куску мяса.
Ездра:
— Картошка у меня только та, которую вы видели в погребе. Больше нет.
— Идёмте в кладовую, — предложил Теодор.
Маленький, приземистый Ездра вдруг встал перед дверью с топором в руках и громко выкрикнул в занимавшийся рассвет:
— Первому, кто подойдёт к этой двери, я размозжу голову!
Молчание. Полленцы так глупы, что даже не могут понять, с какой это стати им запрещают взламывать двери и грабить. «У него вроде топор в руках!» — перешептываются они.
Из дома выбегает Осия, она потрясена, голос у неё срывается, она почти не может говорить и всё же, запинаясь, произносит, что может дать им немножко молока.
— Слушайте, слушайте, да здесь и еды, и молока вдоволь! — перешептываются полленцы.
Осия заходит за спину Ездры и распахивает дверь кладовой.
— Можете войти и поглядеть! — говорит она. — Здесь почти и нет ничего, кроме самой малости для детишек.
— Я ведь привозил вам еду, скоты вы эдакие! — горячится Ездра. — Лучше бы я выбросил её в море.
— Не надо так говорить, Ездра! — укоряет его кто-то из толпы, это человек из Флатена. — Меня и мою семью ты спас на несколько дней от голода. Но теперь Господь посылает нам слишком уж тяжёлое испытание, детишки у меня так исхудали, я и сам уже ничего не соображаю. И разбоем я до сих пор никогда не занимался...
Теодор не даёт ему договорить:
— Ты вроде предлагала нам молоко, Осия?
Ездра:
— Да разве такое было, чтоб ты не вылез первым? Смотри-ка, картофелина выпала, не иначе у тебя дыра в кармане.
Теодор, с крайним удивлением:
— Картофелина? Не иначе кто-то шутки ради сунул мне её в карман! Это ж надо!
Кристофер вне себя рявкнул:
— Нашёл время шутить!
— Значит, она моя, — сказал Ездра и взял картофелину.
— А я хочу, чтоб вы зашли в кладовку и сами посмотрели, — настаивает разгорячённая Осия. — Зажгите спички!
Ездра смирился, но ворчал, как собака, вот-вот готовая укусить. Он знает их всех как облупленных, это существа без стыда и совести, он сегодня же заявит на них в полицию. Разве это не преступление: вламываться в чужой дом, крушить всё на своём пути и грабить? Какого чёрта они пустили свои земли под городскую застройку? Город — это не еда, город годится лишь на то, чтобы в нём жили или умирали те люди, которых должны кормить другие. Ну что ж, раз им так хочется, могут теперь хоть жить, хоть умирать...
Люди слушали Ездру, они знали, что он думает обо всём этом, и он прав, чего ради они решили строить город на своих пашнях и лугах? А теперь гнев Божий настиг их за совершённый ими грех, они чувствовали себя жалкими глупцами и не знали, как себя вести. Они ни единым словом не могли возразить Ездре, его голос вызывал у них досаду и усталость, они отвернулись от него и обратили свой взгляд к Осии, ведь она требует, чтобы они заглянули к ней в кладовую; они послушались, зажгли спички и своими глазами увидели всё, что есть в кладовой. Но и здесь их ждало разочарование: опустевшая кладовая, несколько пригоршней муки и обглоданная свиная ляжка, ещё несколько селёдок в бочонке, а на столе — миска молока. Никакого хлеба, никаких лепёшек. А ведь в семье есть дети, они-то с чего живут?
— Вот можете поглядеть, — сказала Осия, протягивая ковшик, — пейте молоко!
Теодор первым схватил ковшик и попил молока, потом передал ковшик следующему, и тот тоже выпил...
Но человек из Флатена, которому по бедности молоко было нужней всех, попросил разрешения унести свою долю домой в бутылке. Когда бутылка наполнилась, он сунул её в карман, схватил внезапно руку Осии, не в силах произнести ни слова от душивших его слёз, и вышел из кладовой. Опередив остальных, он припустил что есть мочи, спеша домой.
Люди снова оказались посреди дороги, с лопатами и топором. Начинал заниматься день, было, наверно, часов шесть утра.
Визит в Новый Двор мало что им дал, а можно сказать, и вовсе ничего: лишь ковшик молока, который они выпили тут же, на месте; люди испытывали глубокое разочарование и досаду. На прощанье Ездра посулил им всевозможные кары: и не надейтесь, что я вам это забуду, как бы не так! Они не отвечали, они просто ушли, девять человек, один за другим, шли по снегу и молчали, но, уж верно, каждый думал про себя, своей отупевшей от нужды головой: а кто это всё начал? Кто всё затеял? Ведь не я же, какое там я! Чтоб я вёл себя как разбойник и убийца, я, который и кошки не обидит? Девять человек шли гуськом, и ни один из них вроде бы не сделал ничего худого, просто пошёл вместе со всеми, вот теперь они и сваливали вину на других, сами-то они люди приличные, они долго возражали, но...
На условленном месте, откуда они несколько часов назад отправились в свой поход, стояло несколько человек, припозднившихся четверо бедолаг, которые просто-напросто проспали. Так-то оно так, они вышли слишком поздно, но всё-таки им хотелось узнать, что там случилось. Человек из Флатена просто пробежал мимо и от слёз не смог вымолвить ни слова. Что с ним такое сделали?
