время весьма поспособствовал его нынешнему благосостоянию и положению.
— Как я могу теперь расплатиться с тобой? — спросил Ездра.
— Об этом я тебя вовсе не прошу, — ответил Август. Они прошлись по всей усадьбе, по большому болоту, которое стало теперь пашней и лугом, везде чёрная земля, перегной. Август одобрительно кивал. Ездра показал ему огромную канаву посредине участка, в которую стекала вода со всех отводных канавок, так что получался могучий поток. Поток этот бежал зимой и летом, не останавливаясь даже в самые засушливые летние месяцы, у детей были теперь свои мельницы и маленькая лесопилка ниже по течению, что дало Августу повод ещё раз одобрительно кивнуть, самому Августу, который немало поездил по белу свету и навидался всяких устройств.
— А криков с болота теперь не слыхать? — спросил он.
Ездра опустил глаза и сказал:
— Нет, всё тихо.
Ох уж эти два хитреца! В своё время все были убеждены, что Ездра сам кричал вместо покойника из трясины, чтобы соседи задаром помогли ему осушить болото. Получилась совершенно прямая канава, тело шкипера, который некогда увяз в трясине, явилось на свет Божий, заодно — останки коровы старого Мартинуса, и ничто больше не нарушало мир и покой на бывшем болоте. А Ездра остался при своей канаве.
III
Настали новые времена.
Полленцы всё ждали, когда у них будет почта, но дело затягивалось, возникли даже сомнения в том, что её вообще когда-нибудь откроют; Август постепенно начал терять уважение жителей, он стал для них заурядным человеком, говорить он, конечно, горазд, но будет ли прок от этих разговоров?
Впрочем, надо простить полленцам их сомнения, они ещё не знают, на что он способен.
Однажды вечером все собрались в гостиной у старосты Йоакима и вели неспешные разговоры. Как обычно, Август несколько раз брал слово, и порой слушатели передразнивали его речи, потому что уже привыкли к ним. Если вникнуть, Август никакой не выдумщик, он просто старается, старается всегда и везде; да, он не лентяй, но что он с того имеет, разве он разбогател? Красивый чемодан — вот и всё добро, которое они у него видели. Ни золотых колец, ни драгоценных камней, пенковая трубка Августа не дороже, чем у других, в кармане у него много ключей, что правда, то правда, но от каких замков эти ключи, никто не знает, может, он их просто носит для важности. У него и всегда-то было при себе много ключей, от сундуков в Задней Индии. Допустим, у него есть восемь сундуков, но что лежит в этих сундуках, может, они и вовсе пустые? Словом, никто ни в чём не был уверен.
Впрочем, нельзя сказать, что все его слова лишь хвастовство и бравада, он честно признавался, что порой ему приходилось оказываться на мели и жить как собаке, так что же им тогда прикажете думать о нём? Человек, который выехал из гостиницы из-за долгов, перебрался на другой остров, в Южном море, чтоб его не съели! Ну дальше, Август, рассказывай дальше! Мы не знаем, где ты говоришь правду, а где врёшь, ты, может, и сам этого не знаешь, но зато ты вполне заменяешь нам газету и даже больше того, ты вносишь жизнь в наше сонное прозябание, мы внимаем тебе, когда на тебя находит добрый стих, а если ты порой взгрустнёшь, мы тоже грустим с тобой, и тогда на душе у тебя становится ещё тяжелей...
Под вечер они все сидят в гостиной у Йоакима, разговаривают друг с другом, и Август тоже вставляет своё словцо. Ему есть что порассказать — двадцать лет впечатлений, сотни приключений. Здесь, дома, он возделывал землю и ловил рыбу, и это знали все, но там, в других местах, он работал на спичечной фабрике, он лежал в холерном бараке, оказался среди тех, кто бросает бомбы, один раз был даже миссионером.
— Миссионером? Вот уж там-то тебе самое место! — говорит чей-то насмешливый голос.
— Да что ты об этом знаешь? — спрашивает Август.
— Ничего не знаю. А ты многих окрестил?
— Да, многих.
— Ха-ха! Значит, ты был и миссионером? А почему ты бросил это дело?
Петра вмешивается:
— Нельзя смеяться над святыми вещами.
— Я сорок семь лет топчу эту землю, — говорит Август. — Это немало.
Верно, но никто не понимает, куда он, собственно, гнёт. Есть люди, которые ходили по этой самой земле вдвое больше.
— Я много где побывал, — говорит Август.
В этом он явно прав, и кое-кто из молодёжи начинает подбадривать его:
— А вот когда ты был миссионером, ты многих обратил?
— Не без того, — кивает Август.
— Тогда почему же ты забросил это дело?
Август:
— Могу объяснить: у меня кончились патроны.
— Ха-ха! Ты что, стрелял?
— Да, кой в кого из несогласных. Но тебе этого не понять.
— Уймись, Август, — говорит Петра.
Какое-то время он сидит молча, словно погружённый в воспоминания, потом возобновляет прерванный рассказ:
— Среди них попадались и прекрасные люди. Я подружился с одним вождём и сразу окрестил его, вот ему я не сделал ничего худого. Чего ради я стану обращать человека, который и до меня был чадом Божьим? Он давал мне фиги и дыни, а потом, чтобы оказать мне честь, прислал парочку своих жён.
Молодёжь захихикала и начала выспрашивать подробности:
— Это как же прислал? Они что, были старые?
Но на этот вопрос Август не ответил. Возможно, он вдруг вспомнил, что история его миссионерства плохо кончилась, а потому и не стоит рассказывать дальше. В комнате воцарилась тишина, часы на стене пробили семь раз, люди перекинулись мыслями к вечерней каше и ночному сну.
И тут Август, чтобы восстановить свою репутацию, спросил:
— А не стоит ли нам здесь, в Поллене, обзавестись собственным неводом и сколотить рыбацкую артель?
Молчание. Впрочем, народ снова уселся и начал обдумывать сказанное.
— Просто стыд и позор, — продолжал Август, — сельдь стоит, можно сказать, прямо перед дверью, а у нас и невода нет, чтобы запереть её в заливе.
— Верно, верно, — пробормотали слушатели.
— Баркас за баркасом приходят к нам из других селений и запирают нашу сельдь, а мы сидим себе тихонько и даже не требуем свою долю как хозяева. Стыд и позор!
— А чего ж нам делать? — спросил Каролус.
Август обернулся к Йоакиму:
— Тебе надо бы снова обзавестись неводом.
Йоаким:
— Это не в моей власти.
— Это не так-то просто, — подтвердили и остальные. Но Августа их ответ не удовлетворил, и он задал ещё один вопрос:
— Разве не ты, Йоаким, первым заманил сельдь сюда и перегородил залив двадцать лет назад. Пусть даже твой старый невод уже сгнил, но ты первым улёгся на боковую и с тех пор даже пальцем не шевельнул.
Молчание.
— Нас и теперь вполне хватит, чтобы обзавестись неводом, — ободряюще сказал Август.
