— Еще что?
— Фадеичу письмо послать!
— Пошлем, товарищи? — улыбаясь спросил Смоляк.
Красноармейцы грохнули аплодисментами. Хорошим, легким смехом заблестели глаза, обветренные губы растянулись в широкие, веселые улыбки.
6
Как-то в один из вечеров Хитрович лежал на своей койке по обыкновению одетый, не находя нужным даже скинуть с себя сапоги и шашку. Он задумчиво перебирал узорную кисть темляка и невидящими прищуренными глазами смотрел в потолок. В комнате было грязно, вещи в беспорядке разбросаны, три дня тому, назад скинутая гимнастерка все еще валялась на столике, стекло керосиновой лампы почернело от копоти, отливало полированным углем.
Из казармы все тот же характерный шум говора и возни, к которому Хитрович привык и не замечал его.
В комнату, сначала осторожно заглянув, вошел Шерстеников. Увидя царивший беспорядок, он по своему обыкновению хотел разворчаться, но сдержался, вспомнив, что он у командира, и только сердито поморщился.
— Вас президиум вызывает в библиотеку, — сказал он ему, когда Хитрович взглянул на него.
— Угу-м, — промычал Хитрович.
Он опять уставился в потолок, но вдруг как от толчка вздрогнул, застилавшая пелена с глаз спала и, поворачивая уже трезвеющий взгляд, спросил:
— Президиум? Зачем?
— Не знаю. Доклад, наверно, или что.
Николай вскочил с кровати, лихорадочно задергал подол гимнастерки, снаряжение, поправил фуражку. Шерстеников, пристально посмотрев на него, неопределенно хмыкнул и вышел. А Хитрович все еще бегал по комнате, ища чего-то. Он лихорадочно подгонял свою мысль, но она за ним не успевала.
«Зачем же это они? Не пил, не воровал, не был фельдфебелем, во взводе — ничего». Он сейчас это «ничего» во взводе приписал себе, думая, что в конце концов ведь он что-то делал же в нем. «Любовь? Но какое им дело до этого? Уехал от Липатова? Я специальных поручений не имел. Что, им нужно от меня?»
Не найдя хотя бы приблизительного предлога для вызова, Хитрович еще раз поправил пояс и, подхватив шашку, пошел вниз.
В библиотеке были не только Робей, Ветров, Смоляк, но и партийцы не члены президиума: Липатов, Куров, Кадюков.
«Эти чего здесь?» — поморщился он, смотря на Курова.
Николай прошел в угол и сел на походный библиотечный ящик.
— Доклад будем его слушать, или как? — спросил Робей у присутствующих.
Ветров разглаживал колено. Над чем-то напряженно думая, он изредка бросал косые взгляды на Николая, в которых последний видел и жалость и презрение. Николай решил, что вообще эти взгляды не в его пользу.
Смоляк, подставив под лицо ладони, смотрел через голову Робея на повешенный — видимо, для сушки — новый заголовок стенгазеты. Николай, взглянув по направлению Смоляка, почувствовал неприятную досаду. Ведь официально-то он предредколлегии, но с первого мая он не только не принимал в ней участия, но даже не читал ни одного номера. Смоляк убрал руки, глубоко вздохнул и, не отрываясь от стенгазеты, проговорил:
— Я думаю, мы ему зададим несколько вопросов, а доклада не нужно.
— Правильно, — хлопнул Ветров ладонью по коленке. — Только что думал об этом.
— Д-да, — опять вздохнул Смоляк. — Так вот у меня вопрос: скажи, товарищ Хитрович, почему ты не работаешь? Почему сторонишься ячейки, товарищей? Скажи кстати, какую помощь от ячейки ты желаешь иметь? — Он повернулся к Хитровичу и посмотрел на него тем же взглядом, что и Ветров.
— Слово для ответа предоставляется... — начал было Робей.
— Ты брось это, — перебил его Смоляк. — Поговорим пока так.
Хитрович косил глазами то на президиум, то на свои положенные на колени руки и не знал, что ответить.
— Ну, говори, — мягко предложил военком.
Николай глубоко вобрал в себя воздух, как будто боялся, что у него сейчас отнимут эту возможность.
— Фу-уф! — шумно выдохнул он, — Не знаю, товарищи.
— Ну как не знаешь? Тяжело работать, работа не нравится, хочешь демобилизоваться, расходятся политические взгляды или что-нибудь мешает личное, бытовое? Какие-нибудь причины, но все-таки есть?
Хитрович быстро перебрал предложенные причины, но не одну из них не выбрал.
— Не знаю, — мучительно выдохнул он. — Не знаю, товарищи. — Он подчеркнул это «товарищи», будто обращался к ним за снисхождением и помощью.
— Вот здесь все свои, — показал Ветров рукою. — Может, ты скажешь, как у тебя дела с этой... с медичкой. Если это, конечно, будет тебе не трудно, — заторопился он оговориться.
У Николая заколотилось в груди, будто ему внезапно зажали рот и нос, к ушам глухо приливали волны крови.
— Я с ней все кончил, — одними губами прошептал он.
— Может, другое что есть? — спросил Робей, сам краснея, будто дело с медичкой касалось и его.
— Не знаю... Ничего нет.
— Гм... — промычал Смоляк. — Тяжелый случай.
Ветров взглянул на Смоляка и, увидя на его лице сгущающиеся тени раздражения и недовольства, в свою очередь тоже усмехнулся. «Ага-а, тоже начинает разбирать? Мне, брат, это дело холку натерло. Год бьюсь, а все без толку».
— Тяжелый случай, — повторил Смоляк. — Тогда ты вот чего скажи: как дальше-то будем? Работать-то будешь или нет?
Хитрович смотрел на него, опустив губы, и молчал.
— У меня есть вопрос, — показал рукой Куров. — Вот какой: в бога он верит или нет?
— Нет... не верю.
— А в покойников, чтобы они воскресали?
Николай похолодел. Он знал, что Куров никому не говорил о его ночном приключении, и совсем не был подготовлен к тому, чтобы этот вопрос здесь подняли.
— Ну?
— Не верю, — деревянно пробормотал Хитрович.
— Тогда расскажи, как ты туда попал, зачем, кого и почему испугался?
Куров смотрел в упор. Изумительное спокойствие его, бесстрастие скуластого лица заставляли коробиться не таких, как Хитрович. Вот почему так похолодел Николай при взгляде Курова; он знал, что от этого парня не отобьешься ничем, он вывернет тебя в десять раз хуже, чем Ветров.
Хитрович в отчаянии посмотрел на Смоляка и Робея, но первый копался своими пальцами в косматой гриве, а второй сосредоточенно рассматривал карандаш, и, по-видимому, ни тот, ни другой защищать его от Курова не собирались.
Сбиваясь, с усилием выдавливая из себя слова, Хитрович рассказал о кладбище, о том, как он настроил себя на испуг и, испугавшись, убежал оттуда.
— Так, — такнул Куров, будто поставил здесь точку. — А зачем ты настраивал-то себя?
— Чтобы забыть... ее, — глотнул Хитрович.
