— Брагин? — узнал Ветров голос красноармейца второго взвода. — Ты чего здесь? Кто там в кустах?
— Это я, товарищ командир, наше отделение здесь.
— Лошади где у вас?
— Там остались, не успели.
— В кустах-то кто?
Из кустов выросла еще фигура.
— Это мы здесь, — сказал отделком Головкин, подходя к Ветрову.
— Кто в кустах?
— Наши. В кустах-то никого нет, теперь «они» в деревне.
Ветров не стал с ними больше говорить, видя, что от них ничего не добьешься.
— Карпов, Шароватов, живо, осмотреть кусты!
Дозорные ударили шпорами и скрылись. Ветров повернул к взводу, рассказал Маслову, что в кустах свои.
— Останетесь в заслоне здесь, а мы едем на восточную окраину. Там чего-то стрельба, — приказал Маслов и, повернув взвод, уехал обратно.
Оставшийся Ветров подчинил отделение Головкина себе, расположил его на окраине, выставил наблюдателей и с остальными остановился около крайнего дома.
С восточной стороны деревни, от речки выстрелы не утихали. Сейчас, прислушиваясь к этому, Ветров услыхал также тревожный рев коров, давившуюся перекличку овец, взлаивание собак.
В это время Маслов с третьим взводом подъехал к крайним домам восточной окраины и, спрятав взвод за палисадник, сам выехал вперед. Около крайнего дома он встретил комвзвода Робея с остатками взвода, занявшего оборону.
— В чем тут дело? — спросил его Маслов.
— Пока не пойму. Из кустов меня обстреляли и два раза была попытка конной атаки, сейчас там спешиваются.
— Кто там?
— Черт их знает.
— Там не Леонов?
— Ну вот еще! Зачем он туда попадет?
— А где он?
— Не знаю, не видел.
Маслов отъехал к речке и, вглядываясь в кусты, обнимающие мостик, крикнул:
— Леонов! Первый взвод! Это вы?
В кустах молчание. Кто-то завозился, ширкая разбираемыми ветками.
— Я говорю — это наши, — послышался из кустов чей-то с досадой, но веселый голос.
По дороге к мосту проскакал всадник и около моста остановился.
— Кто кричал Леонова? — спросил командир первого взвода Леонов.
— Я кричал, Маслов. Чего у вас там?
— Где?
— В кустах.
— В кустах — взвод.
— Чего же ты на Робея наступаешь?
— А черт его разберет, кто это, — сплюнул Леонов. — Он на меня, я на него. Что там в деревне?
— В деревне переполох, второй и мой взводы. Ты как в кусты-то попал?
— Я на кого-то наступал, а потом, оказывается, это свои, хотел обратно в деревню, а из нее открыли по мне стрельбу и не пускают.
В деревне горнист заиграл отбой.
— Так и есть, — сказал Маслов, прислушиваясь, — так я и думал...
Он повернулся и поехал к своему взводу.
Около штаба эскадрона Гарпенко, только что с военкомом осмотревшие выстроенный эскадрон, выехал на середину.
— Это была, товарищи, имитация ночного налета. В гражданскую войну с нами случалась точно такая же вещь, как сегодня. Но ведь это было в гражданскую войну. Ложась спать, мы предполагали, что возможно нападение, но паника была потому, что нас рубили и расстреливали. А сейчас что получилось? От десятка выстрелов, никому не. причинивших вреда, вы растерялись настолько, что забыли о сборном по тревоге месте, заметались по улице, будто вас окружила дивизия фашистов, повели наступление друг против друга, растеряли людей. Вам не стыдно сейчас потому, что ночь; а если встанут крестьяне, что тогда? Со стыда сгорите. В первом взводе у некоторых сапоги на босу ногу, у Ковалева гимнастерка, вместо того чтобы на себе быть, привязана рукавами к задней луке седла, я уж не говорю о бачках, кружках, которые растеряны, а у Миронова бачок пристегнут портупеей на грудь. Второй взвод! Где у вас лошади, товарищ Головкин? Что вы будете делать в эскадроне пешими? У Силинского брюки в кармане шинели, клинок на правом бедре, седло задом наперед, шинель нараспашку. Ай да воин! У одних нет винтовок, у других — шашек. Третий взвод лошадей перепутал, все пики оставил дяде Якову. Вот, товарищи, я хотел тревогу, но без паники, не такую. Хорошо еще, что синяками отделались, а то бы завтра в Аракчеевку-то пришли как с Мамаева побоища... Товарищи командиры взводов! По квартирам. Подъем в восемь тридцать. Проверьте оружие и имущество.
Морщась от досады и пристыженности (действительно хорошо, что не день, а то бы в подштанниках-то невыгодно выглядели), взводы разъехались обратно по квартирам. Кое-кто сделал себе из слюней примочки к синякам, разобрались с оружием и обмундированием и уснули уже только на свету.
Взбулгаченное ночью, перепугавшееся главным образом за себя население, узнав утром, что это была учебная тревога, успокоилось и от стара до мала высыпало на улицу к эскадрону. Крестьяне ожидали от эскадрона развлечений, и поэтому они приняли докладчика Смоляка разочарованно.
Смоляк построил свой доклад не по-обычному. Он не докладывал, а задавал вопросы, причем так, что сам он был в тени, предоставляя крестьянам время и возможность взбродить, и только потом подправляя беседу, перескакивающую на нежелательные ему отвлеченные темы. Ему хотелось вовлечь в беседу Игната и Агафона, но они только глупо ему улыбались.
Бородачи начали жаловаться на сельсовет, который-де притесняет крестьян, но провалились, не найдя ни одного примера. Пожаловались на кооперацию, плохо снабжающую товарами, но вопросами о их участии в работе кооперации Смоляк их тоже срезал. Спички крестьяне берут полторы копейки коробок, керосин — пять копеек фунт, ситец — сорок копеек метр и т. д. Вопросами выяснил все это Смоляк. На вопросы, почем они продают хлеб, картофель, масло и прочие продукты, мужики не ответили. Тогда им сказал сам Смоляк.
— Дядя Яков взял за пуд муки двенадцать рублей, Спиридон — четырнадцать. За масло тот и другой берут по пять с полтиной, за яйца — по три рубля за десяток, картофель — по рублю за ведро. Так, мужики?
— Так. Правильно.
Серебряная борода и Спиридон несколько раз порывались прервать Смоляка, спутать его контрвопросами, сорвать доклад выкриками. Крикнув: «Пошли, мужики, от него!» — они отходили до ворот дома. Но мужики за ними не шли, докладчик не смущался. Они тряслись, зеленели, задыхались от злобы, готовые зубами изорвать Смоляка в клочья.
Смоляк, сорвавшийся со своего метода живой беседы, разгораясь все более и более, митинговал страстно, как всегда.
— Кулак тянет назад, к царю, к помещику, к капиталисту. Мало того, что он сосет мужицкую кровь, этот паук вместе с царями и помещиками держал крестьянина в темноте, забитости, вечной боязни страшного суда на том свете. Он глушил всякое изобретательство, всякое новшество, все, что может улучшить и облегчить труд. Техника русского крестьянского земледелия отстала тысяч на десять лет. Тысячи лет тому назад пахали сохой — и сейчас у вас соха, тысячи лет тому назад сеяли из лукошка — и сейчас у вас лукошко, серп, коса, борона, лопата для сортировки и ветряная мельница, которая
