Атаман А. И. Дутов

Несмотря на независимое положение Бакича, среди оренбургских казаков из его отряда было много сторонников Дутова. Более того, казаки Атаманского полка, узнав о переходе их Войскового атамана в Китай, стали стремиться уехать из лагеря Бакича на реке Эмиль в Суйдин. Слух об этом первоначально тайном плане достиг некоторых других частей, где эту идею также встретили с одобрением. Казаки верили, что Дутов поведет их в новый поход на большевиков. Стало известно об этом и командованию отряда. Для успокоения казаков к ним был направлен полковник А.С. Колокольцов, а затем командир Атаманского полка полковник Е.Д. Савин был вызван в штаб отряда. После разъяснительной беседы в штабе он больше не предпринимал попыток увести полк к Дутову²²³². Отказ Бакича отпустить казаков к своему атаману вызывает удивление и ставит вопрос о том, какие задачи ставил перед собой генерал после интернирования отряда в Китае? Зачем ему надо было насильно удерживать части, стремившиеся к продолжению борьбы, в лагере? Однозначно ответить на эти вопросы пока нельзя. Большевики между тем внимательно наблюдали за белыми. Пользуясь близостью к границе, они пытались действовать даже на китайской территории, с этой целью через границу переправлялись советские секретные агенты.

В период июня – июля 1920 г. Дутов произвел Бакича в генерал-лейтенанты, что нашло отражение в их переписке, но, к сожалению ни сам приказ, ни его дату обнаружить не удалось. Этот документ мог сохраниться в личном архиве Дутова, судьба которого до сих пор неизвестна. Признание Бакичем собственного производства в следующий чин Дутовым было равнозначно его подчинению Дутову, на что и рассчитывал последний, однако получилось иначе. Переписку Дутова с Бакичем в этот период достаточно красноречиво характеризует пространное письмо оренбургского атамана от 22 (9) июля. Дутов, пока еще в дружеской форме, писал Бакичу:

«Ваше Превосходительство, Андрей Степанович.

Рапорт Ваш за № 71/н от 14 июня 1920 года мною получен 2-го июля с[его] г[ода].

Нет никаких сомнений в том, что, как я полагал и на что особенно указывал в прежних своих письмах к Вам, доклады различных лиц, слухи и различные сплетни не имеют оснований и не порождают причин недоверия к Вам с моей стороны. Я особенно доволен случаем еще раз высказать Вам снова, что моя работа на славу и пользу Единой и Нераздельной России идет рука об руку с Вашею и преследует одну общую цель, в чем я никогда не сомневался, – спасение Родины – России от разнузданной большевицкой власти.

Исходя из этого, я, однако, не могу ограничиться простым констатированием факта общности нашей работы и цели и единства пути к достижению этой цели, а должен предупредить Вас, Андрей Степанович, о характере нашей переписки, которая, как мне кажется на основании Вашего рапорта № 71/н, с Вашей стороны в общем не понята Вами так, как я бы хотел.

Прежде всего, я определенно игнорировал возможность перемены к Вам уже тем, что писал Вам все время, посвящая Вас во все, что на моих глазах творилось. Я заранее предупредил Вас, что за время трехлетней нашей совместной работы я привык считать Вас наиболее доверенным и ценным помощником, и мое доброжелательное отношение к Вам всегда исключает возможность положения, при котором Вы были бы в каком-либо от меня подозрении.

Между нами, в течение трех лет испытывающими вместе революционную ломку на фронте, где выковываются и выкристаллизовываются отношения людей, не могут иметь места посредничества третьих лиц и их интриги. Самым фактом письма № 502 к Вам я это подчеркнул.

Далее. Я смотрю на все эти доносы, сплетни и доклады, как на несомненные факты, доказывающие существование, где бы то ни было, но, безусловно, около нас, той атмосферы, тех разговоров, которые окружающими толкуются, перехватываются и разносятся. Но я знаю, что эти доносы глупы и наивны в той области, где они желают породить между мною и Вами некоторую шероховатость. И вот я не хочу закрывать на это глаза. Я считаю необходимым, в начале раскрыв сердечность наших отношений, затем убить в корне начавшиеся кривотолки, поставив об этом в известность командиров частей. Нет ничего опаснее толпы, но опасны и кривотолки этой толпы.

И Вы, Андрей Степанович, теперь согласитесь со мною, что выбранный мною путь бьет именно по самой сплетне. Обвинять докладчиков я не могу, так как это приезжие люди. То, что они передавали, они обыкновенно рисовали, как бы настроения и чувства, которыми живет бывшая Оренбургская Армия. Сами они не слыхали, да, конечно, не только они, но и никто не мог слышать от Вас именно чего-либо, позорящего меня, но в отряде меня кое-кто ругает и, чтобы дать весу своим домоганиям, бессовестно опирается на имя более известное, в данном случае Ваше и, может быть, генерала Смольнина. Это возможно, и этого, я думаю, и Вы не будете отрицать.

Наличность известной неблагожелательной для меня атмосферы в известном кругу лиц отряда есть, и вот цель моего письма и составлял, главным образом, этот круг.

Своим предложением прочесть это письмо командирам частей и лицам, равным им по власти, я, с одной стороны, добился того, что моя цель была достигнута, с другой – совершенно наглядно дал понять, что отношения мои с Вами не могут составлять тайны и не могут быть объектом для каких-нибудь доносов впредь, ибо все будет объявлено. Таким образом, тот успех сплетен, которым, как Вам кажется, даю я веру, имеет и обратное значение и обратный смысл, который, при правильном пользовании его, ведет, я полагаю, не к розни между Вами, отрядом и мною, а, наоборот, к большему сплочению, от чего торжествует общее дело.

Вот то исходное положение, которое в зависимости от сообщенной мною выше цели, если Вы будете иметь его в виду при чтении письма, придает совершенно другой характер всему высказанному в письме № 502. Вам бросился в глаза тон этого письма. Вы согласны, что он диссонирует в наших отношениях, и Вы на это обратили внимание, но я не думал, что Вы сочтете его за личную обиду для себя. Между тем это так просто. Если всегда на деле, в мелочах, даже не изменять идеи общего дела (так в документе. – А. Г.), ставить в[о] главу угла именно это, если хотите, самоотречение, тогда будет исключена возможность ошибок к своим лучшим доброжелателям.

Я мог бы, конечно, уже одним основным положением считать вопрос, затронутый Вами, совершенно исчерпанным, но для того, чтобы уничтожить даже самую возможность существования некоторой недоговоренности между нами, я разберу некоторые места своего письма № 502, которые, если встать на Вашу точку зрения понимания моего письма (так в документе. – А. Г.), могут, на первый взгляд, как будто противоречить тому тону и характеру письма, которые я, как автор, на что имею, конечно, право, и хотел ему придать и за ним утвердить.

При объяснении таковых мест, я буду отвечать на Ваше письмо, т. е. брать те места, которые Вы изволили сами выбрать в своем письме. Это будет самое лучшее: здесь я становлюсь, если хотите, с точки зрения не моего толкования письма, в самое невыгодное для меня положение. Я оставлю в стороне рапорт генерала Смольнина, представленный Вами мне: он будет иметь определенное значение и последствия.

Я Вам писал, что Вы восторженно приняли дисциплину Анненкова и отдали приказ о введении таковой в отряде. Благоволите взять мое письмо и читать: где есть хоть слово о моем мнении по сему вопросу? Где даже намек на мое недовольствие по поводу того, что Вы подружились с Анненковым, приняв от него часы и шашку? Я сообщил Вам то немногое, что знал о Вас.

Сдав армию Анненкову и Вам, с Вашего согласия, поручив отряд, разве я не показал, что Вашему опыту и усмотрению я доверил самое дорогое для меня? Я мог иметь, по поводу изменения дисциплины, свое мнение, но ведь Вы его от меня не слышали, насколько я помню, еще? Принятие анненковской дисциплины, с моей точки зрения, было жертвою, но ведь и подчинение Оренбургской Армии Анненкову также – жертва. Та и другая жертвы были принесены во имя спасения тысяч веровавших нам людей. И Вы имели основание полагать, что Ваша жертва последовательно вытекала из моей. Цель была одна, и Вы могли считать себя продолжателем моей идеи. Вы и я все это делали не для своего удовольствия и не по какому-нибудь капризу. Вы теперь видите, что Вам не следовало останавливаться в Вашем письме ко мне на оправдании, в конце концов, моей же идеи.

Как Вы, так и [я], ставим выше всего общее дело. И раз мы пришли к заключению вверить судьбу Армии Анненкову, мы должны были использовать все средства беззаветно служить общему делу. Когда Командующий Армией²²³³ обратился ко мне с просьбою своим авторитетом помочь дать ему средства для Армии из запасов золота эвакуированных учреждений, разве я мог отказать в этом? Ради спасения 500 беженцев 2-го округа²²³⁴ и во имя экономии золота для Войска нужно было ставить на карту существование целой Армии, которая кровью расплачивалась за каждую пядь последнего