К моему большому удивлению, уход Оуэна оказался для меня ударом разрушительной силы. Я понимала, это глупо, но на следующий день я проплакала всю дорогу на работу, потом плакала на работе, а потом еще и дома, вечером. На другой день я проснулась, и все повторилось сначала. Как будто ко мне вернулись мои пятнадцать лет.
Когда меня бросил Антон, все было совсем иначе. Его уход меня ожесточил и оскорбил, я тогда сильно изменилась в своем отношении к людям. Оуэна же я не называла негодяем и не фантазировала насчет его возвращения. Даже не собиралась прилагать к тому никаких усилий. Его уход вызвал не прилив злости, а большую печаль.
Я позвонила Коди, он повел меня выпить и поговорить по душам.
— Я никогда не воспринимала это всерьез, но что, если Оуэн и есть мой единственный?
Коди фыркнул.
— Единственные же разные бывают! Ты подчас и не догадываешься, что тот, кого ты встретил, — твоя судьба. Одна женщина повстречала своего единственного, когда плыла на пароходе в Австралию, но она тогда пасла одного австралийца, а когда приехала, тот стал ходить вокруг да около, и тут она поняла, что тот парень на корабле и был ее единственный…
— Какая еще женщина? Кто это? — поинтересовался Коди.
— Одна мамина знакомая.
— Господи ты боже мой, она уже советуется по поводу своей личной жизни с Морин Хоган! Это все равно что брать уроки пилотирования у Усамы бен Ладена.
— Теперь мне не с кем делиться своими фантазиями насчет Антона.
— Как это?
— Мы с Оуэном сочиняли всякие истории — как он воссоединяется со своей Лорной, а я — с Антоном. И вот теперь Оуэн опять с Лорной, а я… я… — Долгая пауза, во время которой я пыталась справиться со слезами. — Я ни с кем!
— Значит, ты развлекалась со своим парнем тем, что фантазировала — вслух, насколько я понимаю? — о том, как вернешь себе его предшественника? Ну, поздравляю.
— Это было совсем не так, как может показаться. Мы утешали друг друга. — Я так рыдала, что из меня вырывались всхлипы, похожие на чмоканье доктора Лектора, но это было непроизвольно. — Мне так нравился Оуэн, и теперь мне так без него плохо… — Новая порция слез вырвалась на волю и хлынула по щекам. Как это все неправильно!
Коди смотрел на меня, как завороженный.
— Господи ты боже мой! Да вы же с ним только и делали, что ссорились.
— Я знаю. Я знаю, что все это очень глупо.
— Когда ты в последний раз так плакала?
Я стала вспоминать. Когда ушел папа? Нет, тогда я и слезинки не проронила. Когда ушел Антон? Тоже нет, во всяком случае — не так. Я замкнулась и возненавидела всех. Я была в таком напряжении, что не могла плакать, и это напряжение, похоже, у меня так и не прошло.
— Не знаю. Похоже, никогда. Господи, Коди, у меня что, нервный срыв?
Любой другой бы ответил: «Ну, ну, что ты, что ты, ты просто немножко огорчена». Любой, но не Коди. Этот с серьезным видом объявил:
— Что-то с тобой происходит, это уж точно. Может, это запоздалая реакция, но что-то точно есть. В психологии это называется переносом, кажется.
— Я думаю, что это даже лучше — все выплеснуть наружу, — всхлипнула я.
— Да-а, — с сомнением протянул он, — только старайся не делать этого на людях.
— Спасибо, Коди. — Я снова забилась в рыданиях. Когда ко мне вернулась способность говорить, я сказала: — Ты мне очень помог. За тебя!
Я пошла в турагентство отказываться от поездки на Антигуа и снова заплакала. Потом расплакалась еще горше, когда мне сказали, что денег назад не вернут.
— То, что ваш друг возвратился к своей старой подружке, не покрывается условиями нашей страховки, — объяснила мне тетенька в турагентстве.
— Всегда можно найти какую-то лазейку, — заметила я и опять раскисла.
— А почему вы не хотите съездить несмотря ни на что?
— Я не могу. В таком состоянии я не сумею даже сесть в самолет.
Тетенька меня пожалела и нарушила правила, однако сказала, что денег мне все равно не вернут, а придется мне купить какой-нибудь другой тур на эту же сумму — когда мне «станет полегче».
— Я знаю, сейчас вы думаете, что этого никогда не произойдет, — добавила она. Прямо как знала! — Но вы сами потом удивитесь.
Я стала настоящей развалиной. Я плакала по любому поводу. Я делала это намеренно. Я брала напрокат видеокассеты с такими слезливыми фильмами, над которыми не будет рыдать только обладатель каменного сердца. В баре я хватала людей за жилетку и принималась насильно посвящать их в детали моей душевной драмы. На рождественской вечеринке нашей фирмы (мы их всегда проводим в январе, так как в декабре заняты организацией праздников для других) я довела себя до такого отчаяния, что меня, в безутешных рыданиях, в срочном порядке увезли домой.
Даже работа разбивала мне сердце. Я трудилась над очень необычным мероприятием — Макс О'Нил, молодой человек — всего двадцать восемь! — больной каким-то неизлечимым заболеванием, нанял меня организовать свои поминки. Поначалу я растрогалась и даже была польщена, что он выбрал меня. (Хотя ФФ так не радовались. Франческа даже пробурчала: «Постоянного клиента из него не выйдет».) Всякий раз, как мы с ним встречались и записывали видеообращения к его друзьям с призывом не грустить или планировали, какие напитки закупить для «вечеринки», я уходила домой убитая горем.
И в разгар всего этого слезотечения я нагрянула к Джонни. После очередной, особенно душераздирающей, встречи с Максом я проезжала мимо аптеки, и что-то подтолкнуло меня заскочить — в расчете получить хоть какое-то утешение, что-то вроде мороженого для души. Мы обменялись новогодними пожеланиями, после чего Джонни спросил:
— Что брать будешь?
Об этом я и не подумала.
— А… Бе… Давай леденец с глюкозой. А это у тебя что? Стерильная марля? Я возьму пачку.
— Джемма, ты уверена?
— Нет, нет, не буду. Давай один леденец.
Я хотела расплатиться, но он не позволил («Я тебя умоляю! Это же только леденец!»). Я все не уходила.
— Как дела-то? — спросил он.
— Прекрасно, — жалобно пропищала я. — Папа вернулся. А как твой брат?
— Очень хорошо. Скоро выйдет на работу, и я снова буду сам себе хозяин. А ведь скоро твоя книга выходит, да?
— В мае. А в аэропортах в дьюти-фри появится раньше. В марте или около того.
— Рада, наверное?
— М-ммм…
— А я жду не дождусь, когда можно будет прочитать.
— Постараюсь достать тебе бесплатный экземпляр. — Мои опасения относительно того, что он прочтет о себе, успели развеяться, все смыла неизбывная печаль.
В конце концов он спросил — и нельзя сказать, чтоб я сама не напросилась:
— А как твой не-кавалер?
— Ах, это… Там все кончено. Он вернулся к своей старой подружке. Расстались полюбовно.
На глаза навернулись слезы — слава богу, я не опозорилась настолько, чтобы разрыдаться в голос, но Джонни все же протянул мне бумажный платок. Что вы хотите, у него их полный магазин.
Позже, уже дома, я сообразила, что этот добросердечный жест — протянутый мне платок — и спровоцировал последующее безумие. Я промокнула глаза и неожиданно сказала:
— Может, сходим как-нибудь выпить? Вдвоем.
