изображению; но, возможно, слова эти необходимы для формулировки некоего высказывания, заключенного в послании и нами пока не расшифрованного, а может, их привели, чтобы упростить понимание данного изображения.
— Что могут означать эти слова?
— Они соответствуют чему-то, — Макдональд указал на рисунок в руках Уайта, — расположенному в одной строке с ними или в нескольких строках, — обычно справа. Пропустим то, что сверху. Следующее повторяется трижды. На два капелланин указывает своими правыми конечностями. Возможно, это слово означает «капелланин». Обратите внимание, третий раз оно появляется в одной строке с точкой под капелланином и может означать, — если только здесь не случайность или бессмысленный шум, — что это тоже капелланин, точнее, капелланский эмбрион. — Он выжидательно посмотрел на Уайта.
— Яйцо? — рискнул предположить Уайт.
— Вполне вероятно. Возможно, они пытаются сообщить, что они размножаются, откладывая яйца.
— Так это какая-то птица?
— Или пресмыкающееся. А возможно, и насекомое. Но вероятнее всего — птица, тогда это объясняет дополнительную пару конечностей.
— Думаете, их крылья настоящие?
— Да, либо обычные крылья для полета, либо их рудименты.
Уайт скользнул взглядом по рисунку Иеремии, лежащему на столе Макдональда, и вновь обратился к обрамленной компьютерной распечатке. Теперь он начинал догадываться, как одно превратилось в другое и каким образом Иеремия смог углядеть в обозначенном точками человечке ангела, а в квадратном сооружении на его голове — нимб. Ситуация прояснялась, хотя и продолжала оставаться серьезной.
— А другие слова?
— Они требуют дальнейших размышлений, — сообщил Макдональд. — Например, третье сверху может означать «крыло», пятое — «туловище» или «грудь», седьмое — «ноги» или «стопы». Но могут оказаться чем-либо совершенно иным, если их отнести не к анатомическим частям, а к действиям. Кое-что мы пока придерживаем про запас в ожидании повторов.
Уайт замер.
— Так вы получаете новые послания?
Макдональд помотал головой.
— Одно и то же. Привлекая наше внимание, капеллане в первую очередь как бы желают сообщить о себе лишь самое важное, а уж затем, полностью убедившись, что наше понимание им гарантировано, двинуться дальше.
— Прямо как система программированного обучения, — заметил Уайт.
На душе полегчало: новые послания отсутствовали, и дело пока придется иметь с единственным сообщением иных существ. Другими словами — проблема одна, а не целая лавина.
— Но, с другой стороны, не исключено, — проговорил Макдональд, — их нежелание двигаться дальше обусловлено не только необходимостью убедиться в получении нами послания, но и вопросами, связанными с составлением ответа.
Уайт поспешил сменить тему.
— Какие же, на ваш взгляд, важнейшие сведения они намеревались нам сообщить?
— Прежде всего — кто они такие; где живут; как называются; как объясняются друг с другом; как мыслят.
— И как же они мыслят? — осведомился Уайт.
— С помощью слов, чисел и образов — так же, как и мы.
Уайт сверлил взглядом рисунок, словно желая вырвать столь ревностно хранимые им секреты.
— Мыслят ли они так же, как и мы… в категориях пользы и вреда, прибыли и убытка, выигрыша и проигрыша; задаются ли вопросом «что я с этого буду иметь?»
Уайту показалось, будто Макдональд смотрел сейчас на него так же, как с минуту назад он сам разглядывал рисунок. Президент встряхнулся.
— Мне они представляются весьма миролюбивыми. К тому же далеко не у всех из нас понятия наживы и враждебности — синонимы и причисляются к добродетелям. Мне кажется, хотя и медленно, но нас все же покидает дух агрессивного соперничества. А еще хотелось бы напомнить: птицы всегда и давно выступают символами мира.
— Только голубь, — угрюмо заметил Уайт. — Вам приходилось видеть, как сойка атакует других птиц, кошек и даже людей? А ястребы? А орлы и стервятники? Любое существо, доминирующее на планете своего обитания, должно стать агрессивным. И как может мыслить птица?
Как мыслит человек? Воспитанный тобою, у собственного очага, обогретый теплом твоих рук и любви, — как должен мыслить он? Как достучаться до него, какие найти слова, рассказать ему обо всем и добиться, чтобы он увидел, наконец, кто есть он и каков мир?.. И начал бы этот разговор он так:
«Послушай-ка, сынок, ты видишь мир оазисом спокойствия, доброжелательства и благоприятных возможностей, где возведены в закон правила честной игры. Но мир не таков. Если ты и впредь будешь продолжать думать так, то рано или поздно хорошенько вляпаешься во что-нибудь скверное своей черной задницей». И наверняка Джон ответил бы на это: «Отец, хватит тебе рассуждать, как черномазому!»
Уайт оторвал взгляд от рисунка и взглянул Макдональду в глаза.
— У вас есть сын? — спросил он и поздно спохватился: задав такой вопрос, он кое-что упустил из виду. Почему он не спросил «есть ли у вас дети?» И это в то время, когда единственный ребенок является нормой. Впрочем, может, Макдональд и не обратит на это внимание.
Лицо Макдональда подобрело.
— Есть, — произнес он.
Все-таки он понял.
— Мы очень похожи, — проговорил Уайт. — Сюда я приехал с сыном.
— Я знаю, — ответил Макдональд.
— Он исполняет функции моего личного секретаря. Весьма интересуется вашей Программой, — слушал Уайт собственный голос.
— Знаю, — вновь сказал Макдональд.
Уайт поспешил продолжить.
— Не знаю, как бы я обходился без него, — произнес он, и у него это вышло как-то просительно. А может, на самом деле подразумевалась какая-то скрытая просьба?
— Моему сыну недавно исполнилось восемь месяцев, — сообщил Макдональд.
Уайт удивленно поднял брови.
Макдональд рассмеялся.
— Я привык к ожиданию, а сына пришлось ждать почти столько же, сколько и послания.
Уайт попытался представить, как Макдональд провел здесь — среди всех этих холодных, безмолвных механизмов и устройств, с их чужими запахами — столько лет в ожидании послания со звезд, которое никак не приходило, в напрасном вслушивании, почти полвека. Вздор! Снова сантименты! Не такой он человек. К тому же этой Программе пятьдесят лет, а Макдональд здесь всего лет двадцать, а еще он инженер и должен любить машины, их запахи и шум. Всего двадцать лет…
И вот послание, наконец, пришло, хоть и останется оно безответным. Уайта вновь захлестнула волна сочувствия Макдональду и всем остальным, посвятившим жизнь прослушиванию.
— А вы не похожи на человека, которому сообщили, что дело всей его жизни останется незавершенным, — проговорил Уайт.
Макдональд улыбнулся.
«Эта улыбка, — подумал Уайт, — должно быть, оставалась с ним все эти долгие годы безрезультатного прослушивания».
— Я ждал очень долго, — сказал Макдональд. — Капеллане — тоже. Подождем еще. Сколько потребуется. Вот только есть у меня надежда, вы измените свое решение. И она перерастет в уверенность, ведь вы еще здесь и пока еще слушаете.
— Просто я должен делать это, — ответил Уайт.
