Роберту показалось, голос принадлежит Олсену.
Еще один голос. Пятый.
— Мак, вера в тебя заменяет мне веру в Бога.
Шестой голос:
— Программа — это ты. Если уйдешь ты, все рассыплется. Это явится началом конца.
И снова до боли знакомый голос:
— Всегда так кажется, однако в делах развивающихся по своим канонам, такие предсказания, как правило, никогда не сбываются. Программа существовала до меня и продолжится после того, как я уйду. Просто она должна быть долговечнее всех нас, потому как мы — всего лишь одно поколение, она же — на века.
Опять голос из консервной банки:
— Она выживет, Мак.
— Я слышал, вы уходите, мистер Макдональд? — проговорил новый голос, принадлежащий, по- видимому, человеку не из круга Макдональда. — Не уходите, мистер Макдональд… Здесь ведь по- настоящему все зависит только от вас.
Голоса наполняли зал, уводя Роберта в прошлое.
Потом все перекрыл голос сегодняшнего Олсена.
— Видишь ли, записывалось все происходящее здесь с момента назначения Мака директором. Кто знает, а вдруг, в каком-нибудь разговоре кто-то случайно выскажет нечто, способное впоследствии оказаться ключом к некоей научной тайне. А мы здесь, как ты понимаешь, располагаем неограниченными возможностями, я имею в виду блок памяти и ассоциаций. Вот это, пожалуй, и означает использовать наш компьютер по назначению. Моя задача, — продолжал Олсен, — заключается в составлении программ, которые должны упорядочить информацию и при вводе запросов в компьютер, сделанных в том или ином контексте, отсеять лишнее — вроде как избавиться от информационного мусора.
— Неужели здесь записано все? — спросил Макдональд. — Все с самого начала?
Старческая рука в коричневых пятнах показала в сторону компьютерных стен.
— Все до единого слова, а впридачу и вся информация, накопленная в нашем мире. Все, написанное когда-либо по теме других миров, о языках, передаче сообщений и криптографии. «Кто знает, — часто говаривал твой отец, — где могут соприкоснуться фантазия и действительность?» Мак питал какое-то особое пристрастие к этим самым «кто знает». Это превратилось у нас в шутку: «Надо бы что-то съесть, — говорит, бывало, кто-нибудь, — кто знает, может, я проголодался». Мак смеялся, а все равно продолжал так говорить. Да, великий был человек. Прости меня, Бобби… то есть, Роберт. Наверняка ты уже сыт по горло всеми моими воспоминаниями о Маке и этим обращением, как звали мы тебя в детстве. Ты взрослый человек — мужчина, да и Мака давно уже нет с нами. А я просто запрограммировал здесь все для тебя, возможно, ты поймешь, каким он был в Программе, и постараешься разобраться, как и что он делал.
Старик уже не казался Макдональду впавшим в детство. Да, он стар, но ум сохранил ясный и быстрый. А этот его кропотливый труд по созданию из океана разрозненных данных единого логического целого должен непременно стать предметом исследований специалистов по информатике.
— Твой отец находился здесь, в этом зале, когда произошел первый серьезный срыв. Это случилось, когда твоя мать пыталась покончить с собой. Тогда он чуть не бросил Программу.
Макдональд сидел неподвижно, целиком поглощенный голосами своего прошлого.
— Можешь слушать, сколько захочется. Когда посчитаешь, что услышал достаточно, нажмешь вот эту кнопку:
Макдональд не заметил, как Олсен ушел. Он вслушивался в отцовский голос:
— Каждый человек должен верить в себя, точнее, в свой разум, дабы вовремя признать свое поражение и оставаться убежденным в собственной правоте, дабы выстоять — назло всем разочарованиям и необратимому, безжалостному ходу времени.
Другой голос, сухой и скептический:
— Эта Программа жива надеждой и верой…
— И еще статистической вероятностью, — произнес отец.
— Это просто другое название веры. А по прошествии более чем пятидесяти лет статистическая вероятность уменьшается…
— Пятьдесят лет — лишь мгновение, не более чем взмах ресниц на лике божества.
— Пятьдесят лет — это срок активной профессиональной жизни человека. Вы посвятили всему этому большую часть своей жизни. Я и не сомневался, что без боя вы сдаваться не собираетесь. Только вот ничего из этого сопротивления не выйдет. Ну так как, вы со мной станете воевать или все-таки предпочтете сотрудничество?
А затем, спустя минуту, — вавилонское столпотворение бесчисленных переплетающихся голосов, воодушевленно говорящих разом…
— Голос бесконечности, — произнес его отец.
И снова бормотанье, однако на этот раз знакомое и легко узнаваемое — отрывки из радиопередач тридцатых годов, — первые принятые межзвездные сигналы, — позывные, ретранслируемые с Капеллы, для привлечения внимания к посланию, — то самое бормотание, так эффективно использовавшееся радио и телевидением для оказания поддержки Программе…
— Мы не одиноки, — произнес чей-то голос.
И опять скептический голос, но на этот раз прозвучавший уверенно:
— Что они могут сообщать?
— Узнаем, — ответил его отец.
В полумраке компьютерного зала вместе с голосами струилось само время. Макдональд услышал бас:
— И все это лишь для того, чтобы прочесть единственное короткое послание?
— Истинному последователю Господа для этого достаточно веры, заключенной в сердце его.
— Наша вера, — произнес его отец, — объективно требует предоставления возможности воспроизведения всех результатов и данных всеми, кто использует ту же аппаратуру и аналогичные методы. И, хотя на свете немало истинно верующих сердец, думаю, все же, идентично воспринять послания им не под силу.
Прошло несколько секунд, и бас снова заговорил:
— Прости мне мое сомненье. Это — посланье Божие.
Сцены минувшего, записанные в дырочках перфокарт и на крошечных магнитах электрическими импульсами, хранимые для вечности в необъятной, бесстрастной памяти, в первозданной подлинности переходили от компьютера к разуму и чувствам Макдональда…
И снова кто-то говорил:
— Прошу вас, объясните мне, отчего вы так настаиваете на ответе? Не следует ли нам всем ограничиться признанием достижений Программы и факта подтверждения существования разумной жизни во Вселенной?
— Могу предложить доступное объяснение, — проговорил его отец, -
…однако у вас возникли обоснованные подозрения, не стоят ли за всеми этими аргументами мои очень личного свойства побуждения?.. До того, как капеллане получат наш ответ, меня уже не будет в живых. Однако хотелось бы, чтобы мои труды не оказались напрасными и исполнились мечты, в которые я верую, и тогда бы прожитая жизнь имела смысл… Я желал бы кое-что оставить миру и собственному сыну в наследство. Я не поэт и не пророк, не художник и не артист, не строитель, не государственный муж. Не занимаюсь и филантропией. Единственное, что я могу оставить после себя, — широко распахнутые двери, путь во Вселенную, вместе с надеждами на обновление, — послание, которое достигнет отсюда другой планеты в лучах далеких, чужих светил…
Его постоянно преследовал сон… впрочем, скорее, воспоминание, нежели сон… будто он просыпается один на большой кровати. На кровати его матери, позволившей ему взгромоздиться туда и, прижавшись к ней, мягкой и теплой, уснуть. Но просыпается он один, кровать пустая и холодная и ему становится страшно. В потемках он подымается с постели и более всего боится, как бы не столкнуться с чем-то страшным или не провалиться в бездонную дыру. В страхе и одиночестве он бежит в
