бы быть признано совершенно безотрадным занятием, так как оно учит нас, как все выступавшие друг за другом философские системы находили свое опровержение. Но с таким же правом, с каким было признано, что все философские системы были опровергнуты, мы должны вместе с тем утверждать, что ни одно философское учение не было и не может быть опровергнуто. Последнее верно в двояком отношении: во-первых, поскольку каждая философская система, заслуживающая этого названия, имеет вообще своим содержанием идею и, во-вторых, поскольку каждая философская система есть изображение особенного момента или особенной ступени в процессе развития идеи. Опровержение философского учения означает, следовательно, лишь то, что ее предел перейден и ее определенный принцип низведен до идеализованного момента. История философии, по своему существенному содержанию, имеет дело не с прошлым, а с вечным и вполне наличным, и должна быть сравниваема в своем результате не с галлереей заблуждений человеческого духа, а скорее с пантеоном божественных образов. Но эти божественные образы суть различные ступени идеи, как они выступают друг за другом в диалектическом развитии. Задачей самой 10*
{148}
истории философии остается более точно выяснить, в какой мере имеющее место в истории философии раскрытие ее содержания, с одной стороны, согласуется с диалектическим развитием чистой логической идеи и, с другой стороны, отступает от него.
Здесь же мы должны только заметить, что логика начинает тем же, чем начинает история философии в подлинном смысле этого слова.
Начало ее мы находим в элеатской философии, главным образом у Парменида, который понимает абсолютное как бытие и говорит: лишь бытие есть, а небытия нет. Учение Парменида следует рассматривать как начало философии в настоящем смысле слова, потому что философия есть вообще мыслящее познание, а здесь впервые фиксирована чистая мысль и сделана предметом для самой себя.
Люди, правда, мыслили с самого начала существования человеческого рода, ибо лишь мышлением они отличаются от животных, но потребовались тысячелетия для того, чтобы люди постигли мышление, овладели мышлением в его чистоте и вместе с тем стали видеть в нем всецело объективное. Элеаты приобрели славу смелых мыслителей, но к этому абстрактному поклонению перед ними часто присоединяется замечание, что эти философы все же заходили слишком далеко, признавая истинным единственно лишь бытие и отказывая в истинности всему прочему, что, помимо бытия, составляет предмет нашего сознания. Совершенно верно, что нельзя остановиться на одном лишь бытии, но бессмысленно рассматривать остальное содержание нашего сознания как находящееся как бы па-ряду с бытием и вне его или как нечто лишь также существующее. Истинно, напротив, то, что бытие, как таковое, не есть нечто непосредственное и окончательное, а, наоборот, подлежа диалектике, переходит в свою противоположность, которая, взятая также непосредственно, есть ничто. Остается, таким образом, верным, что бытие есть первая чистая мысль и с чего бы прочего ни начинали, с «я»=«я», с абсолютного безразличия или даже с самого бога, — это прочее есть лишь представление, а не мысль, и, взятое как содержание мысли, оно есть именно лишь бытие.
§ 87.
Это чистое бытие есть чистая абстракция и, следовательно, абсолютно-отрицательное, которое, взятое также непосредственно, есть ничто.
{149}
Примечание. 1) Из этого вытекает второе определение абсолютного, согласно которому оно есть ничто. Это определение на самом деле содержится в утверждении, что вещь в себе есть нечто неопределенное, нечто совершенно бесформенное и, следовательно, и бессодержательное; оно содержится также и в утверждении, что бог есть лишь высшее существо и больше ничего, ибо в этом утверждении он берется именно как такая же отрицательность; та же абстракция — то ничто, которое буддисты делают принципом всего, равно как и последней конечной целью и последним предметом всего. 2) Если противоположность взята в этой непосредственности как бытие и ничто, то кажется очень странным, что эта противоположность уничтожается, и поэтому пытаются фиксировать бытие и предохранить его от перехода. При размышлении не может не притти на ум, что нужно найти для бытия твердое определение, посредством которого мы могли бы отличить его от ничто.
Бытие, например, принимают как пребывающую во всех изменениях, допускающую бесконечное количество определений материю и т. д., или же принимают его без дальнейших околичностей как какое- нибудь единичное существование, как первый попавшийся чувственный или духовный предмет. Но все такие дальнейшие и более конкретные определения уже не оставляют бытие чистым бытием, таковым, каково оно непосредственно есть вначале. Лишь в этой чистой неопределенности и благодаря ей оно есть ничто; оно невыразимо, и его отличие от ничто есть одно лишь мнение.
Очень важно здесь только ясно сознавать истинный характер этих начал, сознавать именно, что они представляют собою только и исключительно лишь пустые абстракции и каждое из этих двух начал столь же пусто, как и другое. Инстинктивное влечение находить в бытии или в обоих определениях устойчивое значение и есть именно та самая необходимость, которая заставляет бытие и ничто двигаться дальше и сообщает им истинное, т. е. конкретное, определение. Это поступательное движение есть логическое выведение, излагаемое в дальнейшем развитие понятия. Размышление, находящее для этих начал более глубокие определения, есть логическое мышление, которым порождаются такие определения, но не случайным, а необходимым образом. Каждое дальнейшее значение, которое они получают, должно поэтому рассматриваться лишь как более точная спецификация и более истинное определение абсолютного; такая спецификация уже более не представляет собою пустой абстракции, подобно бытию и ничто, а есть некое конкретное, в котором оба, бытие и ничто, суть
