— Ты что на меня так смотришь?
— Я?
Она кивнула:
— Ты-ты. Так почему?
— Потому что мне так хочется.
Она выгнула бровь:
— А почему тебе хочется?
Ну, например, потому, что ему всегда нравилось, как блестели ее глаза, когда она смеялась или дразнилась. Особенно когда дразнилась. Неважно, кого она дразнила, ему нравилось, как она радуется жизни.
— Удивительно, как это ты, с твоим-то воспитанием, можешь так глазеть?
— А я всегда был из тех, с кем сладу нет.
— А мне всегда это в тебе нравилось.
— И что еще тебе нравится во мне?
— Твоя толстая шкура.
Это его удивило:
— А мне — твоя.
— Я знаю, — передразнила она его.
Мелодия сменилась, теперь звучала «Кареглазая девчонка» Вэна Моррисона [1]. Донован оттолкнул свое кресло от стола.
Кэссиди тоже встала:
— Это моя песня.
Он знал, Кэссиди всегда ее любила. Тем более что у нее тоже карие глаза и волосы до плеч. Она начала двигаться под музыку вокруг стола. И он знал, что, несмотря ни на что, эта кареглазая девчонка ему дороже всего на свете. По крайней мере, дороже «Толли-Паттерсон».
Он взял ее за руку и притянул к себе. Она, немного фальшивя, подпевала. Они оба задвигались в танце вокруг бассейна. У нее были такие прохладные руки!
— Я боялась быть с тобой самой собой.
— Что ты имеешь в виду?
— Наш брак был таким стремительным. И я все-таки не совсем понимаю, почему ты вернулся, когда… — тут она освободилась из его объятий. — Предполагаю, в глубине души мне не хотелось нарушать собственный покой.
— Могу это понять. Я делал бы то же самое. А так работа, работа, одна работа и вся подобная рутина…
— Это точно, но ведь я не работаю, а сижу дома. Сижу, мучаюсь и потихоньку схожу с ума, потому что не могу разобраться, что с тобой творится.
— А теперь ты во мне разобралась? — спросил он, поглаживая ее по спине. Его всегда изумляло, что она, такая маленькая и хрупкая, не боится его медвежьих объятий.
— Не в тебе. Я разобралась в себе. Я так долго пребывала в нерешительности… Не понимала, что делать… Просто ждала рождения Вэна, чтобы потом во всем разобраться и понять, что делать дальше. И вот он родился. Ты здесь, и я тоже должна быть здесь.
Донован слушал ее и чувствовал себя подонком. Он-то был здесь не по каким-то высоким соображениям, а потому только, что ему нужна она.
— Я не потому тогда пустился в путь, чтобы тебе это понравилось.
— Это неважно. Дело не в тебе, правда.
— Я должен обидеться?
Она пожала плечами:
— Если хочешь.
— Ага. Расскажи мне еще о том, что тебя пугало.
Теперь звучало «Виртуальное безумие» Джеймирокуя [2], и когда Кэссиди начала танцевать вокруг него, Донован понял, что у нее немного шумит в голове. Каждый раз, поворачиваясь к нему лицом, она улыбалась.
— Не знаю, желаешь ли ты меня еще, потому что я как женщина изменилась.
— В каком смысле? Из-за того, что стала матерью?
— Нет, я говорю о своем теле. Я потолстела, и теперь у меня никогда не будет такого плоского живота, как раньше.
Он заставил ее остановиться.
— Я люблю твое тело, Кэссиди. В тебе меня привлекает не плоский живот…
Она склонила голову набок и так посмотрела на него: Доновану показалось, что она глядит прямо ему в душу.
— Правда? А ведь первый свой комплимент ты отпустил по поводу моей стройной фигуры.
— Только потому, что боялся показаться дураком, если бы сказал, что я люблю твой смех и что мне нравится твоя улыбка, когда ты дразнишься.
Она замолчала и строго посмотрела на него:
— Ты это всерьез?
— Я всегда говорю всерьез.
Она обвила его шею и обняла так крепко, что это тронуло его до глубины души.
— Я женился на тебе и теперь невероятно счастлив.
Кэсси положила голову ему на плечо, а он осторожно поддерживал ее, хотя ему страшно хотелось ее стиснуть. Кстати сказать, ведь страх что-то потерять тоже мешает человеку двигаться дальше. О таких людях дед говорил, что они не смотрят в будущее и видят только настоящее. Таких обычно оставляют позади.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Кэссиди сидела в своей спальне за туалетным столиком. Вошел Донован, только что уложивший Вэна в колыбельку. Он поставил монитор на тумбочку рядом с ребенком, чтобы иметь возможность следить за спящим малышом, и постарался охладить разыгравшийся пыл. Традиционный секс на повестке вечера не стоял: она сказала, что нужно подождать еще несколько недель. Но ему хотелось показать ей свою любовь: его жена должна быть уверена, что все так же для него привлекательна.
— Спасибо, что уложил Вэна.
— На здоровье, — ответил он, разглядывая ее в зеркале. Потом подошел ближе и положил руки ей на плечи. Какая же все-таки гладкая у нее кожа… Он никак не может привыкнуть к тому, что она такая гладкая. И пахнет от нее цветами…
Он наклонился и коснулся губами ее плеча. У ночной сорочки были узенькие бретельки, и он проложил цепочку поцелуев до шеи, отодвигая материю так, чтобы поцелуи были сплошными.
— Донован, — выдохнула она.
— Да, крошка?
Она развернулась на вращающейся банкетке, обняла его за плечи и потянулась к нему. Он приказал себе не спешить. Но с этой женщиной сдерживаться так трудно! Она так женственна и соблазнительна… Он поднял ее с банкетки и подсадил на край туалетного столика. Его руки скользнули вниз по ее спине, нащупали подол ночной сорочки и потянули его вверх. Наконец он устроился между ее ног. А она и сама уже была полна желания.
Его пах соприкасался с ее пахом. Он крепко прижался к ней. Она глухо застонала, и его тело напряглось. И очень скоро ему показалось, что он вот-вот взорвется.
Тогда Донован спустил бретельки с ее плеч до самой груди и обнажил нежнейшую розовую плоть с чуть более темными сосками. Он наклонил голову и зубами оттянул ткань от кожи. От прохладного воздуха
