Пал Палыча она видела часто, но он был настолько ей неприятен, что она вовсе с ним не разговаривала — здоровалась и шла дальше. Даже разговор о специальном детском питании она откладывала со дня на день — было тяжело думать о взгляде Пал Палыча, о том, как он иронически ее выслушает, об его больших белых руках.
Но говорить было нужно непременно, и она наконец решилась — пошла в столовую, к нему в конторку. Он щелкал на счетах, когда она отворила дверь, и встал, увидев ее. Теперь он все время держал голову несколько набок, как бы внимательно прислушиваясь к чему-то, не слышному другим, и очень часто покашливал, морща лоб и прикрывая усы платком. Все это было неестественно и имело вид кривляний. Она заметила, что Пал Палыч опустился — его платок был грязен, воротничок плохо выстиран. Выслушав Антонину, он с противным смирением сказал, что в столовой никакой роли не играет и что говорить надобно не с ним, а с Николаем Терентьевичем, с которым, впрочем, у нее как будто отличные отношения.
Она сухо сказала, что да, отличные.
Пал Палыч позвонил и велел позвать повара.
— Вот, — сказал он, — вызвать еще могу, а больше — нет. Знай, старичок, свой шесток. Не так ли?
Антонина молчала, потупившись.
— Меня здесь, Антонина Никодимовна, держат из милости, — говорил Пал Палыч, — и еще потому, что веду всю бухгалтерию один. Иначе бы Сидоров меня — ого! Давно бы вышиб. Да и то жду с часу на час. Кто там — не слышно? Ведь вы теперь в приближенных, все знаете.
Вошел Вишняков, и неприятный разговор сам собою прекратился. Повар был только что от очага — красен, от него вкусно пахло соусами, он что-то жевал. На нем был накрахмаленный халат и колпак с особой вмятиной.
— Имею честь, — сказал он рассеянно и сел.
Антонина изложила ему свое дело. Он слушал внимательно, порой поглядывая на нее своими монгольскими глазами. Потом закурил папироску.
— Слово Пал Палычу, — вежливо сказал он, — послушаем хозяина.
Пал Палыч покашлял и сказал, что не может взять на себя еще такую обузу, как специальное питание двухсот детей, — этакий рацион не по силам столовой в нынешние времена.
Вишняков не торопясь погасил окурок, поправил колпак и поднялся.
— Пока его не уволят, — сказал он Антонине и кивнул на Пал Палыча, — что-либо решить отказываюсь. Сами понимаете. С таким заведующим лучше головой в прорубь. Сегодня же подаю заявление Ивану Николаевичу — пусть либо его увольняют, либо меня.
И ушел.
Пал Палыч нарочно улыбался. Антонина встала.
— До свиданья, — сказал он, держа голову набок, — до свиданья, Антонина Никодимовна.
Она вышла не ответив, разыскала Сидорова и передала ему всю сцену, которую только что видела. Вечером уже был вывешен приказ об увольнении Пал Палыча и о том, что заведующим столовой назначается по совместительству руководящий повар, шеф-кулинар Н.Т.Вишняков. В этом же приказе Вишнякову объявлялась благодарность.
Пал Палыч прочел приказ, усмехнулся. Потом в конторке собрал свои личные вещи, свою чашку, из которой, работая, бывало, пил чай, свои тяжелые, купленные еще в Лондоне счеты, свое пресс-папье. Прислушался, огляделся. Было тихо, только неподалеку в кухне щелкали и пели приводные ремни — работали, вероятно, корнерезка, мясорубка, картофелечистка. Пал Палыч вышел в коридорчик — тут стояли шкафы для верхнего платья работников кухни, — миновал душевые кабинки и со сверточком под мышкой спустился по ступенькам на первый декабрьский снежок. Он слышал музыку — шел под марш из «Веселой вдовы» и подпевал одними губами: «Тру-ля, тру-ля, тру-ля-ля-ля». Потом встретился с Сивчуком и спросил, где Антонина. Сивчук пробурчал, что она принимает мебель в столярных мастерских.
— Ну, вот и хорошо, — сказал Пал Палыч как можно более развязно, — и отлично, сейчас я ее разыщу.
— А зачем она вам? — настороженно спросил Сивчук.
— Как «зачем»?
— Вот так — зачем?
— Да уж нужно, Леонтий Матвеевич…
— В самом ли деле?
— Точно нужно… К чему это вам?
— Да ведь один уж раз избили, — спокойно сказал Леонтий Матвеевич, — чтобы в другой раз грех не случился.
— Не случится.
— Да уж надо бы не случиться.
Они разошлись в разные стороны, и Пал Палыч опять услышал музыку. Антонину он нашел внизу, в подвале, в столярной мастерской, как и сказал Сивчук. Странным было лишь то обстоятельство, что Леонтий Матвеевич, шедший всего несколько минут назад в сторону, противоположную столярной, сейчас был здесь, уже без шапки, без рукавиц, грохотал киянкой в углу верстака. Антонина стояла спиной к двери, куталась в платок и что-то говорила, что нет, нет, этот сучок выпадет и клеем еще измазано — такая работа никуда не годится. Белобрысый парень, столяр, что-то ей объяснял, но она опять не согласилась.
— Антонина Никодимовна, — позвал Пал Палыч. Антонина обернулась, и вместе с ней обернулся Сивчук.
— На минуточку бы мне вас, — сказал Пал Палыч и поправил сверток под мышкой, — на два слова.
Она вышла на лестницу и остановилась, кутая подбородок в платок. Глаза ее выражали скуку.
— Ну что? — спросила она. — Говорите, а то холодно.
Сивчук теперь был около выхода, возле самой двери, — ворочал старые парты и все выглядывал на лестницу, выразительно поигрывая киянкой.
— Телохранитель-то ваш, — сказал Пал Палыч, — видите, молотком упражняется.
Антонина поглядела назад и улыбнулась своей ласковой, милой улыбкой, но тотчас же лицо ее выразило скуку, почти раздражение.
— Говорите же, — сказала она, — здесь дует.
— Я спросить у вас хотел, — торопливо заговорил Пал Палыч, — это вы Сидорову рассказали про мой отказ?
— Да, я.
— Не поверили мне, что действительно нет продуктов?
— Не поверила.
— И оставили меня без куска хлеба?
— Только жалкие слова не говорите, — сказала она раздраженно, — хватит.
Он улыбался.
— Какая вы, однако, стали, — он отступил, как бы любуясь ею, — новая женщина…
— Ну?
— И ни с кем еще…
Он хотел сказать грязное слово, но не смог — Антонина гневно смотрела ему в глаза.
— Отказываюсь понимать, — говорил он, — почему вы меня на эти табуретки поменяли? А? Объясните!
Она повернулась и ушла.
Теперь он шел как пьяный, его качало. От белизны снега болели глаза. Музыка гремела. «Я схожу с ума, — думал он блаженно, — я схожу с ума». Он шагал и качался. «С кем она живет сейчас, — спрашивал он себя, — с кем она спит по ночам? Если бы узнать, если бы узнать!» Ему казалось, что стоит только узнать, и все станет легко, просто, понятно. «Я бы успокоился, — думал он, — я бы занялся делом». Он вспотел. Воображение рисовало ему это дело: некую деревеньку, лесок, садик — и как он стоит на ветру, на
