— Славно как! — сказала Антонина как бы сама себе, но в то же время и Альтусу. — Удивительно славно!
— Да, люди хорошие, — спокойно ответил он. — Это старые мои дружки — и Устименко, и Степанов…
— Какой-то другой мир…
— Что? — не понял он.
Но тотчас же согласился:
— Да, вы правы, это другой мир.
— Вы о чем? — спросила она.
— А вы?
Он взглянул на нее в упор, таким взглядом, как много лет назад на Гороховой, и ей сделалось как-то особенно весело, словно она съезжала на салазках с горы.
— Вы же знаете, о чем я, — сказала Антонина. — Но того мира больше нет. Есть только этот…
— Если бы! — с грустной усмешкой произнес Альтус. — Каждому, который живет в этом мире, кажется, что того больше нет. А он, к сожалению, есть.
— И вы с ним имеете дело?
— Имею. Черт бы его подрал! — довольно грубо сказал он.
— Знаете что? — предложила Антонина. — Давайте не говорить про грустное, про подлое и вообще про дрянь. Давайте говорить про хорошее.
И засмеялась.
— Что вы?
— Ничего. Вино уж очень пьяное. Так и подкашивает, — старательно выговорила она, — так и кружит голову. Наверное, это вино очень дорогое?
Альтус внимательно смотрел на Антонину, немного исподлобья — вежливо и сочувственно.
— Да, — согласился он, — это чрезвычайно дорогое вино. Мне его подарили.
— То есть, значит, дешевое. Бесплатное!
— Дорогое! — сурово повторил он. — Бесценное. — И сказал через стол: — Родион! Вот Антонина Никодимовна считает, что это вино — дешевое…
Степанов зажал ладонью струны гитары и покачал головой.
— Ничего я не понимаю! — воскликнула Антонина. — Ну ничегошеньки.
А Степанов уже пел:
— Послушайте, — сказала Антонина, — что вы делаете там в вечных ваших командировках?
— Работаю! — ответил Альтус.
— А какая у вас работа?
— Разная.
— Выпьем за разную работу!
— Выпьем.
— Вот вы пьете и не пьянеете, а я совершенно пьяная.
Она взяла бутылку и налила ему и себе.
Родион Мефодьевич пел сильно и печально:
Сема, Закс, Женя, Сидоров, Устименко подтягивали. Было жаль Ермака, и в то же время Антонина испытывала счастье.
— Буду пить! — упрямо сказала она. — Мне прекрасно. А вам… Вам?
И вновь взялась за бутылку.
— Тоська! — крикнула Женя. — Знай меру!
Но Антонина ничего не слышала, кроме песни:
— И вам тоже приходится бывать в переделках? — спросила она Альтуса и, не дождавшись ответа, воскликнула: — Какие удивительные слова здесь, в песне: «И мы не праздно в мире жили!» Самое главное — жить не праздно, да?
Он молча кивнул.
— Вы не праздно! — сказала она, глядя ему в глаза. — Все, которые здесь, — не праздно! И это самое прекрасное!
Потом она велела ему повести ее — пройтись. Он покорно и вежливо согласился. В передней Альтус разыскал ее пальто и накинул на плечи. Потом надел свою шинель.
— Теперь платок! — Наслаждаясь своей властью над ним, этой кратковременной и чудесной властью, она строго велела: — Ах, да на сундуке вон там, какой вы, право, бестолковый. Неужели не видите?
— Этот?
— Нет, не этот! — крикнула она, хотя платок был именно «этот», а другой был Жени. — Вот, рядом, серый! Вы растяпа! — с наслаждением произнесла она. — И у вас руки как крюки! Просто невыносимо!
И пошла вперед, тяжело дыша. Возле дома он взял ее под руку. Все было чисто и бело кругом — снежный наст, заиндевелые, легкие ветви молодых деревьев, искры на снегу.
— Не надо меня под руку! — сказала она. — Под руку совсем уж ни при чем…
— Но вы поскользнетесь!
— Ах, вот что! — сказала она. — Тут, оказывается, забота о человеке.
— Обязательно! — подтвердил Альтус.
Она остановилась и засмеялась, закинув голову. Он смотрел ей в глаза и улыбался. Какие у него твердые губы, наверное, у этого человека. И рука какая сильная.
— Если бы от меня не пахло вином, — сказала Антонина, — то я показала бы вам наш комбинат. «И мы не праздно в мире жили!» Понимаете?
И опять засмеялась. Он все смотрел на нее непонятным взглядом. Какие-то тени бежали по его
