А Пал Палыч, не снимая пальто, сел перед столиком Вишнякова, где тот расположился составлять завтрашнее меню, поставил палку между колен, уперся в набалдашник крепким, гладко выбритым подбородком и спросил:
— Ну как, Николай Терентьевич? Крутится машина?
— Помаленьку крутится.
— Развернулись вы, я гляжу. С размахом созидаете. Вроде конец Нерыдаевке. Интересно, какое ей новое название дадут, то есть в каком высоком смысле? Имени вождя или в другом смысле, например «Путь в светлый коммунизм»! А?
Вишняков неприязненно усмехнулся.
— Без вас, я предполагаю, Пал Палыч, окрестят. Ваши названия другого порядка — например, помню я, кабаре под названием «Ню», то есть голая. Ваше имечко.
— Было! — согласился Пал Палыч. — Было. Прогорели только довольно-таки быстро. Надо такие дела делать без робости, не конфузясь, а наши не потянули. «Ню» так «ню», а ежели юбочки и прочее, так какое же оно «ню»! Почти что ресторан для семейных, даже и с детьми…
Николай Терентьевич слушал хмуро, поигрывал пальцами на большом животе. Помолчав, Пал Палыч произнес соболезнующе:
— Жиреете вы здорово, дорогой товарищ Вишняков. Нехорошо это в вашем возрасте. Кондратием может обернуться.
— Вполне! — согласился Вишняков.
И, не желая оставаться в долгу, повздыхал по поводу здоровья Пал Палыча. Очень уж он похож на с древнейших времен в пирамиде сохранившуюся мумию. Пока лежит неподвижно в гробу, именуемом саркофаг, — крепкая вещь. Но пальчиком дотронулся — рассыпалась, и нет древнейшей мумии.
Оба посмеялись, даже добродушно.
Краснощекая Нюся принесла чай-пару, как любил Вишняков — с мелко наколотым сахаром, с сушками.
— Только для вас или вообще так подаете? — спросил Пал Палыч.
— Имеем в первом этаже чайную, — ответил Вишняков. — Рекомендую наведаться. Дали прибыли в прошлом месяце немного, сиротские слезы, двадцать с чем-то тысяч, но дело популярное. Газеты, журналы, шашки, очень чисто. Зашли бы…
Пал Палыч пожал плечами: нет, благодарствуйте, он в такие заведения не ходок. Он теперь, если сам для себя, а не по службе заходит в заведение, то чтобы шум был, содом и гоморра, горячительные напитки, ибо ресторан есть ресторан, для полного отдохновения. Вишняков согласился: оно, разумеется, так, но смотря для какого случая и в каком, разумеется, возрасте.
И вновь они замолчали, словно два боксера, отдыхающие перед следующим раундом. Вишняков нарезал себе в чай несколько ломтиков яблока, ловко бросил в рот, швырнул даже, крошечный кусочек сахару. Пал Палыч курил папиросу, вежливо и остренько улыбаясь. «И чего его черт принес? — лениво подумал Николай Терентьевич. — Меню надо составлять из расчета этих проклятых гусей, а он столбом столбеет. Рассольник, что ли, дать с потрохами и гуся сделать по-румынски — паприкаш? Так это кушанье неизвестное, может не пройти! И калькуляцию как на паприкаш составлять? Да, кстати, есть ли у нас еще молотый стручковый перец?»
— Как товарищ Сидоров с супругой поживают? — начал второй тур Пал Палыч.
— А хорошо поживают. Отлично.
— И Щупак отлично? И Закс?
— Превосходно оба поживают. Щупак же работает как снабженец выше всяких похвал. Завтра завезет мне десять тысяч яиц, не знаю даже, куда их девать. Печенка у нас в изобилии, почки, дичь имеем уцененную…
— Удивительно! — возразил Пал Палыч. — Мы по первой категории снабжаемся, и то яиц я два дня ни штуки не добился. А где печенку-то он берет?
— Разгонов, все Разгонов, бери — не хочу, такой человек замечательный!
Пал Палыч закурил еще папироску. Вишняков наслаждался маленькой победой. Ишь «по первой категории»! Тут, брат, рабочий жилмассив, сюда первая очередь идет, а не тебе в твою обираловку. Знаем ваши дела, не мальчики! Один бифштекс раз — и тот из челышка, не прожевать двадцатилетнему солдату.
— Пойти, что ли, к Разгонову? — вслух подумал Пал Палыч.
— А и пойдите! — сладострастно посоветовал Вишняков. — На нас сошлитесь, Пал Палыч. На Щупака.
— Впрочем, шут с ним! — отмахнулся Пал Палыч. — Это все мне ни к чему. На вокзале все сожрут, была бы водка да пиво.
— Значит, вы на вокзале нынче работаете?
— Именно! — слегка смутился Пал Палыч. — Подвернулась должность. Не хлопотно — клиент быстрый, торопливый; оно, конечно, осложняет в смысле жалоб, а все же легче, чем здесь, и, конечно, доходнее.
— Опять капитальчик задумали сколотить?
И вновь оба немножко посмеялись — Вишняков пораскатистее, Пал Палыч негромко, прилично. Еще раз выиграл Николай Терентьевич.
И опять спросил Пал Палыч:
— Как Антонина Никодимовна? Уехала, слышно?
— Вроде бы уехала.
— Отдыхать? Природой наслаждаться?
— А почему бы, Пал Палыч, человеку не отдохнуть? Сами знаете, нелегко ей жизнь далась; и работа, и учение…
— Не нахожу, что так уж трудно. Впрочем, для прислуги сейчас все пути открыты.
— Для какой такой это прислуги? — выкатывая глаза, спросил Вишняков. — Хреновину вы порете, Пал Палыч!
— Почему же хреновину? Она у господ Сидоровых за прислугу управлялась, а те, ей в благодарность, направили Антонину Никодимовну управлять государством. Дело нетрудное, ибо каждая кухарка должна уметь управлять государством — так вы, партийцы, исповедуете и проповедуете. Или не так?
Вишняков все смотрел не отрываясь на Пал Палыча, на его иссохшее пергаментное лицо, на хрящеватые, торчащие уши, на очки, за которыми скрывались глаза. Все смотрел и посапывал, отыскивая ответ наиболее меткий, разящий наповал, окончательный. Но покуда он искал этот ответ, в нем что-то словно повернулось, и совершенно для себя неожиданно Вишняков пожалел Пал Палыча. Пожалел брезгливо, презрительно, а все-таки пожалел и не смог его срезать, а только фыркнул и пробурчал:
— Ничего-то вы не поняли и никогда, видать, не поймете. Впрочем, вы и раньше, в стародавние годы, ничего не понимали, кроме как в своем капитальце, да и с тем, благодаря вашему непониманию, сильно накололись.
— А вы, извините, Николай Терентьевич, много понимаете?
— Я? Все! — швыряя в рот еще кусочек сахару, ответил Вишняков. — Могу вас заверить, Пал Палыч, я лично все понимаю.
— И свою цель понимаете?
— Понимаю.
— И ради чего в тюрьме сидели?
— И это понимаю.
— А я не совсем, — с тихим смешком сказал Пал Палыч. — Вот вы, например, сидели в тюрьме, по этапу были также направлены, беды на вас и на ваше семейство сыпались, но чего же вы этим, лично вы, достигли?
— То есть как это?
— К чему пришли? Какое положение на общественной лестнице заняли? Возвысились, может быть, и на персональной машине разъезжаете? В начальство выскочили? Секретарей имеете и отдельную квартиру из шести комнат? Расскажите! Поделитесь с отстающим элементом!
