дважды успел провалиться в экономический институт. Это наложило на него своеобразный отпечаток некоторой томности. Теперь он собирался идти в техникум сценических искусств на клубно-инструкторское отделение.
Обед проходил весело, шумно и оживленно. Много выпили. Рая Зверева звонким голосом сказала речь о потерянной и возвращенной дружбе. Ее никто не слушал, но все кричали: «Правильно!» Громче всех кричали Сивчук и Егудкин. После обеда всем сделалось жарко, настежь отворили окна. День был сухой, прозрачный, ветреный, начало по-осеннему быстро смеркаться, и всем стало почему-то немного грустно, каждый что-то вспоминал, оживленные разговоры смолкли. Сивчук с Вишняковым на подоконнике играли в шашки. Сема вздыхал. Хильда предложила петь, но пение не удалось.
— А ну вас, — сказала Хильда, — совсем раскисли!
Внизу под окнами загукал автомобиль, и тотчас же Федя закричал:
— Леша, собирайся, за тобой машина пришла!
Наступило время прощаться. Все понимали, что провожать не нужно, довели Альтуса и Антонину только до автомобиля и вернулись назад, к Жене.
— Куда? — спросил Тарасов.
— Домой, мне чемодан нужно взять.
Они жили здесь же, на массиве, но в самом дальнем корпусе, возле пруда. Антонина не стала вылезать. Альтус быстро сбегал наверх и вернулся назад с чемоданом в одной руке и с охотничьим ружьем в другой. Пока он ходил, Антонина смотрела на холодную воду пруда, на оранжевый закат за Невой.
— Вот и все, — сказал Альтус, — поехали.
Тарасов, ловко перекидывая из-под руки баранку, развернул автомобиль, сильно выжал газ и беспечно засвистал. Машина неслась по розовому от лучей заката шоссе, мотор гудел успокоительно и глухо. Тарасов едва держал баранку одним пальцем.
— Ну, Туся? — спросил Альтус. Он часто у нее так спрашивал, и она никогда не знала, что ответить. Она взглянула на него. Он сидел, откинувшись в угол, глаза его мягко блестели в полумраке машины. Она оперлась рукою об его колено и быстро поцеловала в губы.
— Только ты, пожалуйста, осторожнее, — шепотом сказала она, — я твои повадки знаю. Вон даже Медведенко велел «не зарываться». Слышишь, Леша?
— Слышу.
— Отвечай тогда.
— Что же мне отвечать?
— Что не будешь.
— Ну, не буду, — сказал он улыбаясь.
— Ведь если тебе еще раз в живот попадут, — зашептала она, — то уж наверняка. Слышишь, Леша? Ну, почему ты улыбаешься, как тебе не стыдно!
— Ах, и дождь будет, — нараспев сказал Тарасов, — поглядите, товарищ начальник!
У вокзала Альтус простился с Тарасовым.
— Ну, счастливо, — говорил Тарасов, моргая, — счастливо, товарищ начальник! Уж вы позвольте, я назад Антонину Никодимовну доставлю. Что ж ей одной возвращаться. Да и дождик сейчас польет. А у меня делов никаких — в гараж ехать. Медведенко не велел за ним возвращаться.
— Ну ладно, — сказал Альтус, — спасибо.
До отхода поезда было еще одиннадцать минут. Альтус поставил чемодан в купе и вышел.
— Ну вот, — сказал он, крепко беря Антонину под руку, — пойдем еще пройдемся…
Они шли молча, поглядывая друг на друга, встречаясь глазами.
— Ты тут тоже, — сказал Альтус, — как его… ешь аккуратно.
— Да.
— И Медведенку к себе позови. Поставь ему чаю, пусть с Федором повозится.
— Да.
— Ну, ты умеешь, — сказал Альтус, — не мне тебя учить.
Помолчали.
— Знаешь, — улыбнулась Антонина, — мне кажется, я всю жизнь буду тебя провожать.
— Это плохо?
— Да. То есть нет. Может быть… — Она все еще улыбалась растерянно и пугливо. — Знаешь, — сказала она, — я очень хочу куда-нибудь поехать с тобой. Я уже немного устала от этого.
— И я, — сказал он. — Но ведь это еще даже не начало, Туся. Это еще перед началом, — он крепко стиснул ее руку. — Еще даже начало впереди. Еще все будет. Ведь ты еще только начала работать в полную свою мощь.
— Ты про меня как про паровоз сказал! — улыбнулась Антонина. — Или как про электрическую станцию.
— Ну, извини, но ведь это же правда?
— Да, правда. Правда, что даже начало впереди. И я ведь тоже так всегда думаю! И что все еще будет…
— Непременно!
— Но мне много лет, Леша. Очень много.
Он рассмеялся, и лицо его сделалось отчаянно озорным.
— Это вздор, это чистый вздор! — смеясь, говорил он. — Как же мне тогда жить, а? Если ты старуха, то кто же я?
— Погоди! — попросила Антонина. — Не спеши. И скажи мне чистую, самую настоящую, единственную правду. Это опасно — куда ты едешь? И почему вдруг охотничье ружье? И ты опять штатский, да?
Лицо Альтуса стало серьезным.
— Мы же договорились, что ты никогда не будешь про это спрашивать! — сказал он с мягкой укоризной в голосе. — Договорились, правда?
Она кивнула, глядя в его глаза.
— А насчет опасности, знаешь… — он помедлил. — Не заставляй меня врать. Кстати, помнишь, на днях ты рассказывала мне о докторах-чумологах? Забыла? Вот, допусти на секунду: ты врач-эпидемиолог, тебя посылают на чуму, где не исключена возможность заражения и гибели, — как бы ты поступила? Смогла бы отказаться?
— Ну что ты! — испуганно отмахнулась Антонина.
— Вот видишь! А теперь представь себе, что мне предстоит… принять, что ли, участие, — напряженно сказал Альтус, — участие в… попытке предотвратить эпидемию… вроде чумы…
— Да, я понимаю, прости! — быстро сказала Антонина. — Прости меня, пожалуйста. Хорошо?
— Простил.
— Честное слово?
Они вернулись к его вагону.
— Я счастлива, — сказала она с глазами, полными слез, — я счастлива, Леша. Ну, давай поцелуемся.
Он поцеловал ее крепко, несколько раз.
— Иди, иди, — говорила она, — иди же, поезд сейчас тронется.
Альтус еще поцеловал ее в подбородок и пошел за медленно двигающимся вагоном. Проводник отчаянно шипел и ругался. Она еще видела Альтуса плащ. Колеса все неистовее бились где-то глубоко. Наконец мигнул и скрылся красный сигнал последнего, международного вагона, и вдруг сразу сделалось просторно и тихо.
«Предотвратить чуму! — с внезапным ужасом подумала она. — Чуму. О чем он говорил?»
С бьющимся сердцем Антонина постояла немного, потом медленно вышла с вокзала и огляделась вокруг. На площади вспыхивали голубые искры трамвайных разрядов, по ступеням поднимались вереницей новые пассажиры, город гремел, пели разноголосые автомобильные гудки.
И сразу полился дождь.
Ей показалось в первую секунду, что она даже видит отдельные серебристые косые струйки.
