пусть, думаю, он меня отвезет. Сердитесь, тетя, сколько хотите, а лучше я не умею рассказать.
- Вот я сама во всем разберусь, - сказала миссис Ибрайт, и они свернули к гостинице, широко известной во всей округе под названием 'Молчаливая женщина'; на вывеске над входом была намалевана дородная матрона, держащая собственную голову под мышкой, а под этим жутковатым изображением - надпись, хорошо знакомая посетителям гостиницы:
Коли жены молчат,
Пусть мужья не кричат.
Фасадом гостиница была обращена к пустоши и Дождевому кургану, чей темный массив, казалось, угрожал ей с неба. На двери красовалась потускневшая медная дощечка с несколько неожиданной надписью: 'Мистер Уайлдив, инженер' - бесполезная, но свято хранимая реликвия тех времен, когда он начинал свою карьеру в технической конторе в Бедмуте, куда его устроили те, кто возлагал на него столько надежд и потерпел такое горькое разочарование. За домом был сад, а дальше тихая, но глубокая речка, составлявшая с этой стороны границу вересковой пустоши; за рекой простирались уже луга.
Но сейчас в густой тьме различить можно было только то, что вырисовывалось на небе. Речка выдавала себя лишь тихим плеском воды в ленивых водоворотах, которые она завивала там и сям на своем пути, пробираясь меж сухих и увенчанных султанами камышей, частоколом высившихся вдоль ее берегов. А об их присутствии можно было догадаться по шуршанью, похожему на молитвенный шепот, которое они издавали, когда терлись друг о друга на слабом ветру.
В гостинице светилось окно - то самое, на которое указывали собравшиеся на кургане поселяне; оно не было занавешено, но высокий подоконник мешал заглянуть в комнату. Видна была только огромная тень на потолке, в которой смутно угадывались очертания мужской фигуры.
- Похоже, он дома, - сказала миссис Ибрайт.
- Мне тоже идти с вами, тетя? - слабым голосом проговорила Томазин. - Я бы не хотела... Неудобно...
- Конечно, ты тоже должна зайти, пусть он тебя видит, тогда не посмеет придумывать ложные объяснения. Зайдем на минутку, а потом - домой.
Войдя в незапертый коридор, она постучала в ближнюю от входа дверь, растворила ее и заглянула внутрь.
Пламя свечи было заслонено от взгляда миссис Ибрайт спиной и плечами сидевшего у стола мужчины. Уайлдив - это был он - тотчас обернулся, встал и шагнул навстречу посетительницам.
Это был совсем еще молодой человек, и если можно сказать, что человеческая внешность слагается из двух начал - формы и движенья, то в нем именно второе прежде всего бросалось в глаза. Все его жесты отличались необычайным изяществом - то было пантомимическое выраженье карьеры покорителя сердец. Потом уже вы замечали его более материальные черты: буйную шевелюру, низко нависшую надо лбом, отчего лоб приобретал те контуры - вытянутые кверху углы с выемкой между ними, - какие мы видим у ранних готических щитов, и гладкую, круглую, как колонна, шею. Нижняя часть его лица была более мягкого склада. Мужчина не нашел бы в его внешности ничего примечательного, женщина - ничего такого, что могло бы ее оттолкнуть.
Он разглядел силуэт девушки в коридоре и сказал:
- А, Томазин вернулась наконец домой! Как ты могла так бросить меня, милочка? - Потом добавил, повернувшись к миссис Ибрайт: - Никаких уговоров не хотела слушать. Заладила - уеду сейчас же, и уеду одна!
- Но что все это значит? - надменно спросила миссис Ибрайт.
- Садитесь, - сказал Уайлдив, подвигая женщинам стулья. - Глупая, конечно, ошибка, да ведь с кем не случалось. Разрешение было недействительным для Энглбери, оно годилось только для Бедмута, а я его не прочитал и не знал.
- Но разве вы не прожили, сколько полагается, в Энглбери?
- Нет, я жил в Бедмуте, только третьего дня вернулся, - я туда и собирался ее везти, но когда я за ней приехал, мы передумали и отправились в Энглбери, позабыв, что там нужно новое разрешение. А потом уже поздно было ехать в Бедмут.
- Я считаю, вы очень перед ней виноваты, - сказала миссис Ибрайт.
- Ах, нет, ведь это все из-за меня, - вступилась Томазин. - Я выбрала Энглбери, потому что там меня никто не знает.
- Я слишком хорошо понимаю, что я виноват, незачем напоминать мне об этом, - сухо сказал Уайлдив.
- Такие вещи даром не проходят, - снова заговорила миссис Ибрайт. - Это позор для меня и для моей семьи, и, когда это узнается, нам будет очень несладко. Как она завтра посмотрит в глаза своим подругам? Вы причинили нам большое зло, мне нелегко будет это простить. Это даже может повредить ее репутации.
- Чепуха, - сказал Уайлдив.
Пока они спорили, Томазин переводила глаза то на одного, то на другого. Теперь она сказала умоляюще:
- Тетя, позвольте мне пять минут поговорить с Дэймоном наедине. Ты согласен, Дэймон?
- Конечно, милочка, - сказал он, - если твоя тетя нас извинит. - Он провел ее в заднюю комнатушку, оставив миссис Ибрайт у камина.
Как только дверь затворилась, Томазин сказала, обратив к нему бледное, заплаканное лицо:
- Дэймон, у меня сердце разрывается! Я совсем не хотела так расставаться с тобой в Эиглбери - в гневе, с недобрыми словами, но я напугалась и сама не знала, что говорю. Я всеми силами старалась не показывать тете, как я сегодня намучилась - а ведь так трудно следить за своим лицом и голосом и улыбаться, как будто для меня это все пустяки, - но я старалась, а то она бы еще сильнее разгневалась. Я- то знаю, что ты не виноват, что бы там ни говорили.
- Она очень нелюбезна.
- Да, - пролепетала Томазин, - а теперь ты, может быть, и про меня это думаешь... Дэймон, что будет со мной?
- С тобой?
- Да. Те, кто тебя не любит, такое про тебя нашептывают, что и я минутами сомневаюсь... Мы ведь все-таки поженимся, да?
- Конечно. Надо только в понедельник поехать в Бедмут, и нас тотчас же обвенчают.
- Так поедем, ради бога!.. Ах, Дэймон, что я говорю... До чего ты меня довел! - Она закрыла лицо платочком. - Подумай, я сама прошу, чтобы ты на мне женился. А ведь по-настоящему это ты должен бы стоять передо мной на коленях и умолять меня, твою жестокую возлюбленную, не отвергать тебя, не разбивать тебе сердце... Мне часто мечталось что-то в этом роде - такое красивое и радостное, а как получилось непохоже!
- Да. Действительность никогда не бывает на это похожа.
- Мне-то, в конце концов, все равно, даже если мы и совсем не женимся, - добавила она с некоторым достоинством. - Да. Я и без тебя проживу. Но я беспокоюсь о тете. Она такая гордая, так дорожит честью семьи, она не вынесет, если все это огласится раньше... раньше, чем будет исправлено. И мой двоюродный брат Клайм - он тоже будет жестоко обижен.
- Значит, он очень неразумный человек. Правду сказать, вы все довольно-таки неразумная публика.
Щеки Томазин вспыхнули - и то не был румянец любви. Но каким бы мимолетным чувством ни была вызвана эта вспышка, она тут же угасла, и Томазин смиренно сказала:
- Я всегда стараюсь быть разумной, насколько могу. Меня только тревожит, что ты как будто получил наконец какую-то власть над тетей.
- По справедливости так и быть должно, - ответил Уайлдив. - Вспомни, чего я только но натерпелся, пока она не дала согласия. Взять хоть ее выходку в церкви - ведь это кровная обида для мужчины, когда девушке публично запрещают вступать с ним в брак! И двойная обида, если он, как я, слишком уж чувствителен и подвержен унынию и мрачным мыслям и еще невесть какой чертовщине. Этого я ей никогда не забуду. Был бы на моем месте другой человек - пожестче характером, - он бы, пожалуй, обрадовался
