случаю расквитаться с твоею теткой - взял бы вот сейчас да и оставил все, как есть!
Он говорил, а она задумчиво смотрела на него полными грусти глазами, и весь ее вид показывал, что не один только человек в этой комнате мог бы пожаловаться на излишек чувствительности. Он заметил это и как будто смутился.
- Ну, это я так, к слову, - поспешил он добавить. - Разве я могу порвать с тобой, Тамзи, милочка, я бы этого не перенес!
- Ну конечно! - воскликнула девушка, светлея. - Ты не выносишь, когда кого-нибудь мучают, даже насекомое, даже неприятных звуков не выносишь, даже дурных запахов, ты не мог бы долго причинять боль мне и моим близким!
- И не буду, поскольку от меня зависит.
- Дай мне руку на этом, Дэймон.
Он небрежно протянул ей руку.
- Черт! Это еще что? - вдруг воскликнул он.
До их слуха в этот миг донеслось многоголосное и не слишком стройное пенье - пели где-то близко, должно быть, перед домом. Два голоса особенно выделялись в силу своей необычности - очень низкий густой бас и хриплый дрожащий фальцет. Томазин узнала в этих певцах Тимоти Фейруэя и дедушку Кентла.
- Боже мой, что это? - сказала она, испуганно глядя на Уайлдива. Неужели это они нам кошачий концерт устроили?..
- Да нет! Поздравлять пришли... Вот еще не было печали! Он в раздражении заходил по комнате. А снаружи весело пели:
Сказал он: 'Я счастлив, когда ты со мной.
Ответь, ты согласна ли быть мне женой?'
И вот уже слышен веселый трезвон,
И в церковь с невестой торопится Джон.
А после ее целовал, миловал,
'Нет лучше на свете, чем ты', - он сказал.
В комнату ворвалась миссис Ибрайт.
- Томазин, Томазин! - вскричала она, с негодованием глядя на Уайлдива. - Какой позор! Надо скорей уходить. Бежим!
Но путь через коридор был отрезан. В дверь соседней комнаты уже громко стучали. Уаплдив, подошедший было к окну, вернулся.
- Стойте! - повелительно сказал он, кладя руку на плечо миссис Ибрайт. - Мы в осаде. Их там полсотни, когда не больше. Вы с Томазин оставайтесь здесь, а я пойду их встречу. Придется вам, хотя бы ради меня, подождать, пока они уйдут, чтоб казалось, что все в порядке. Ну, Тамзи, милочка, не устраивай сцен! Ты, я думаю, сама понимаешь, что после этого мы хочешь не хочешь, а должны жениться. Сидите спокойно, вот и все, поменьше разговаривайте. А уж я с ними управлюсь. Ах, дураки проклятые!
Он усадил взволнованную девушку в кресло, прошел в переднюю комнату и распахнул дверь.
Тотчас из коридора ступил на порог дедушка Кентл, продолжая петь во весь голос, сообща с теми, кто еще стоял перед домом.
Он вошел, рассеянно кивнул Уайлдиву - рот у него был разинут, лицо сморщено от усилий вывести финальную ноту - и, дотянув ее до конца, сказал с чувством:
- Привет новобрачным, и да благословит вас бог!
- Спасибо, - сухо ответил мрачный как туча У аил див.
По пятам за дедушкой вошли остальные - Фейруэй, Христиан, торфяник Сэм, Хемфри и еще с десяток других. Все улыбались Уайлдиву, а также его столам и стульям, распространяя на них свое доброжелательство к хозяину.
- Эге, миссис Ибрайт раньше нас поспела, - сказал Фейруэй, разглядев ее шляпу сквозь стеклянную перегородку, отделявшую зальцу, куда они все вошли, от задней комнаты, где сидели женщины. - Мы-то, мистер Уайлдив, прямиком пошли, а она по кружной тропке.
- А я и молодой женушки головку вижу, - подхватил дедушка Кентл, поглядев в том же направлении и узнав Томазин, сидевшую рядом с теткой в натянутой и неловкой позе. - Не обыкла еще на новом месте - ну ничего, времени впереди много!
Уайлдив ничего не ответил и, видимо сообразив, что чем раньше приступить к угощенью, тем скорее они уйдут, достал глиняную бутыль, отчего все тотчас повеселели.
- А, вот это, наверно, питье так питье, первый сорт, сразу видно, - с растяжкой вымолвил дедушка Кентл как человек слишком благовоспитанный, чтобы выказывать нетерпение.
- Да, - отвечал Уайлдив. - Это старый мед. Надеюсь, вам понравится.
- Еще бы! - откликнулись гости с той радостной готовностью, которая появляется, когда требования вежливости совпадают с велением сердца. - Лучше старого меда на свете ничего нет.
- А, побей меня бог, конечно, нету, - подтвердил дедушка Кентл. - Одно в нем неладно - больно уж хмельной, нескоро прочухаешься. Ну да завтра воскресенье.
- Я раз выпил, - сказал Христиан, - так такой стал молодец, как солдат бравый!
- И теперь такой же будешь, - снисходительно заметил Уайлдив. - Как, джентльмены, в чарки вам наливать или в стаканы?
- Да коли вы не против, сэр, так лучше бы в кружку, а мы станем друг другу передавать. А то что его по каплям разбрызгивать!
- Ну их, стаканы, - сказал дедушка Кентл. - Скользкие, в руке не удержишь, и на угли нельзя поставить погреть... А без этого какой же вкус, а, верно я говорю, соседи?
- Верно, дедушка, - сказал Сэм, и мед пошел вкруговую.
- Так вот, значит, как, - начал Тимоти Фейруэй, чувствуя обязанность произнести нечто вроде похвального слова. - Теперь, стало быть, вы женатый человек, мистер Уайлдив. Хорошее дело! А уж супруга вам досталась, - прямо скажу, бральянт! Да, - продолжал он, обращаясь к дедушке Кентлу и возвышая голос, чтобы слышно было за перегородкой, - и покойный ее родитель, - тут Тимоти слегка наклонил голову в сторону задней комнаты, где сидели женщины, - честнейший был человек! Чуть услышит про какую-нибудь подлость, так, бывало, вскипит - беда!
- А это очень опасно? - спросил Христиан.
- А музыкант какой! - сказал Сэм. - С ним никто и тягаться не мог. Бывало, идет приходский оркестр в церковь, он впереди всех с кларнетом, и так дудит, словно во всю жизнь ни на чем другом не игрывал. А подойдут к церковным дверям, он сейчас бросит кларнет - и на хоры; ухватит виолончель и давай наяривать, словно век свой ни к чему, кроме виолончели, не притрагивался. Люди, кто в музыке толк знал, даже не верили: 'Неужто, говорят, это тот самый, который только что так мастерски на кларнете играл? Быть этого не может!'
- Это и я помню, - сказал торфяник. - Сам дивился, как это один человек, а столько разного в голове держит и даже пальцев никогда не перепутает!
- А еще был случай в Кингсбери... - начал опять Фейруэй, как рудокоп, который готовился вскрыть новое ответвление все той же богатой залежи.
Уайлдив испустил вздох нестерпимой скуки и посмотрел на перегородку.
- Он туда часто хаживал по воскресеньям после обеда, дружок у него там был, Эндри Браун, тамошний кларнетист, тоже хороший человек, а музыкант так себе, пискляво как-то у него получалось...
- Бывало!
- И сосед Ибрайт частенько заменял его во время вечерней службы, чтоб тому можно было малость вздремнуть, - помогал, значит, ему по силе возможности, как всякий бы друг сделал...
- Ну да, как всякий бы сделал. - сказал дедушка Кентл; остальные более коротко, кивками, выразили согласие.
- И только, бывало, Эндрн заснет, а сосед Ибрайт в его кларнет дунет, как, глядишь, уж все головы к хорам поворачиваются, - слышат, значит, люди, что великая душа среди них проявилась. 'Ага, говорят, это он, так я и думал!' А раз, помню, - в то воскресенье надумали они исполнять Сто тридцать третью кантату 'К
