спящий Клайм. Рядом лежали его поножи, грубые башмаки, кожаные перчатки и куртка, в которой он работал.
- Входите, вы ему не помешаете, - сказала она, идя за ним следом. - Я для того запираю дверь, чтобы кто-нибудь случайно не зашел и не разбудил его, пока я в саду или в верхних комнатах.
- Но почему он спит здесь? - понизив голос спросил Уайлдив.
- Он очень устал. Вышел утром в половине четвертого и с тех пор все время работал. Он взялся резать дрок, потому что это единственное, что он может делать, не утомляя своих бедных глаз.
Уайлдив был очень элегантно одет - в новом летнем костюме и светлой шляпе, и контраст между его внешностью и внешностью мужа болезненно поразил Юстасию.
- Ах, вы не знаете, как он выглядел, когда я впервые его увидела, снова заговорила она, - ничего похожего на то, что сейчас, а ведь это было так недавно. Руки у него были белые и мягкие, как у меня, а посмотрите теперь - как загрубели, как почернели! У него от природы очень светлая кожа, и если он сейчас весь как заржавленный, под цвет своей кожаной одежде, так это потому, что обгорел на солнце.
- Но зачем он вообще это делает? - прошептал Уайлдив.
- Потому что не любит быть праздным, хотя прибыток от его трудов мало что прибавляет к нашим финансам. Но он говорит, что, когда люди живут на капитал, надо всеми силами сокращать текущие расходы и не пренебрегать заработком, хоть и самым маленьким.
- Судьба была немилостива к вам, Юстасия Ибрайт.
- Да уж, мне не за что ее благодарить.
- Ему тоже - если не считать одного великого дара, который он от нее все-таки получил.
- Какого?
Уайлдив пристально посмотрел ей в глаза. Юстасия покраснела - в первый раз за этот день.
- Ну, я-то сомнительный дар, - тихо проговорила она. - Я думала, вы хотите сказать - дар быть довольным, это у него есть, а у меня нету.
- Я понимаю, на его месте можно быть довольным, но как он мирится с внешней обстановкой, вот что мне удивительно.
- Это потому, что вы его не знаете. Идеи преисполняют его энтузиазмом, а внешность ему не важна. Мне часто думается, что он похож на апостола Павла.
- Рад слышать, что он такая возвышенная личность.
- Да. Но хуже всего то, что апостол Павел очень хорош в Библии, но вряд ли бы на что годился в реальной жизни.
Они невольно стали говорить шепотом, хотя вначале и не очень заботились о том, чтобы не разбудить Клайма.
- Ну, селя ваше замужество несчастливо, вы знаете, кто в этом виноват, - сказал Уайлдив.
- Я никогда не скажу, что мое замужество несчастливо, - проговорила Юстасия, впервые проявляя некоторое волнение. - Все дело в этой нелепой случайности, которая уже после на него свалилась; она-то меня и погубила. Это верно, я получила шипы вместо роз, но откуда мне было знать, что принесет будущее?
- Знаешь, Юстасия, я иногда думаю, что это тебе справедливая кара. Ты по праву принадлежала мне, и я вовсе не хотел тебя терять.
- Нет, это не моя вина. Ты хотел иметь и ту и другую, а это невозможно. И вспомни-ка: я еще и не догадывалась ни о чем, а ты уже отвернулся от меня ради другой женщины. Мне бы никогда в голову не пришло вести такую игру, если бы ты не начал первый.
- Да я же не придавал этому никакого значения, - возразил Уайлдив. Это было так - между прочим. У мужчин бывают такие скоропреходящие увлечения среди постоянной любви - и она потом снова утверждается, как будто ничего и не было. Но ты очень вызывающе со мной держалась, и это соблазнило меня пойти немного дальше, чем следовало, а ты продолжала меня дразнить, ну, я пошел еще дальше и женился на ней. - Обернувшись и снова глядя на скованного сном Клайма, он прибавил как бы про себя: - Боюсь, Клайм, вы не цените своего счастья... В одном он, во всяком случае, счастливее меня. Он познал неудачу в житейских делах, он претерпел тяжелое личное бедствие, но он, вероятно, не знает, что это значит - потерять женщину, которую любишь.
- О нем как раз нельзя сказать, что он не ценит своего счастья, прошептала Юстасия. - Он благодарен за него, в этом смысле он хороший человек. Многие женщины были бы рады иметь такого мужа. Но неужели я слишком многого требую, когда хочу прикоснуться ко всему, что вмещается в слове жизнь, - музыке, поэзии, страсти, войне, ко всему, что бьется и пульсирует в великих артериях мира? Такова была моя мечта; она не осуществилась. Но мне казалось, что я нашла путь к ней в моем Клайме.
- И вы только из-за этого вышли за него?
- Нет, это неверно. Я вышла за него потому, что его любила, но не скрою, я любила его, может быть, отчасти потому, что видела в нем обещание той жизни, о которой мечтала.
- Ну вот вы опять впали в прежнее мрачное настроение.
- Но я ему не поддамся, - воскликнула она. - Я начала новую жизнь тем, что пошла на эти танцы, и так буду продолжать. Клайм может весело петь, а мне почему нельзя?
Уайлдив задумчиво посмотрел на нее.
- Это легче сказать, чем сделать; хотя, если бы я мог, я бы поддержал вас в такой попытке. Но так как жизнь для меня ничего не стоит без того единственного, что теперь невозможно, то вы простите меня за то, что я не могу вас поддержать.
- Дэймон, что с вами, почему вы так странно говорите? - спросила она, поднимая к нему свои глубокие сумрачные глаза.
- Этого я прямо никогда вам не скажу, а если буду говорить загадками, так вы, пожалуй, поленитесь отгадывать.
С минуту Юстасия молчала, потом проговорила:
- Какие-то странные у нас сегодня отношения. Вы что-то уж очень мудрите. Вы ведь хотите сказать, Дэймон, что вы меня все еще любите. Ну, это меня огорчает, потому что я не настолько счастлива в браке, чтобы отвергнуть вас с презрением, как я должна бы сделать. Но довольно уж мы об этом говорили. Будете дожидаться, пока мой муж проснется?
- Да, я хотел поговорить с ним, но это можно и не сейчас. Юстасия, если для вас оскорбительно, что я не могу вас забыть, то вы, конечно, правы, сказав мне об этом. Но не говорите о презрении.
Она не ответила, и они оба стояли, задумчиво глядя на Клайма, спящего тем глубоким сном, который дарует нам физическая работа, если она протекает в условиях, не вызывающих нервного страха.
- Боже, как я ему завидую, что он так сладко спит! - сказал Уайлдив. Давно я так не спал - только когда был мальчиком, много, много лет назад.
И пока они смотрели на него, они услышали, как щелкнула калитка, а затем раздался стук в дверь. Юстасия подошла к окну и выглянула.
Лицо ее изменилось. Сперва она вся покраснела, потом постепенно краска ушла из ее лица, даже губы побелели.
- Мне уйти? - сказал Уайлдив.
- Не знаю.
- А кто там?
- Миссис Ибрайт. Ах, чего только она мне тогда не наговорила! А теперь пришла - я не понимаю, что это значит?.. И она догадывается о нашем с вами прошлом.
- Я в ваших руках. Если вы считаете, что лучше, чтобы она меня здесь не видела, я перейду в ту комнату.
- Да, пожалуй. Идите.
Уайлдив тотчас вышел. Но он и минуты не пробыл в комнате рядом, как Юстасия тоже пришла туда.
- Нет, - сказала она, - это не годится. Если она войдет, пусть видит вас, - я же ничего дурного не делала. Но как я пойду ей открывать, когда она так не любит меня - хочет видеть не меня, а сына? Не буду открывать!
Миссис Ибрайт опять постучала - громче, чем в первый раз.
