колледжа, к которому один за другим прибывали члены университетской коллегии, — очень может быть, что и они тоже пожалели бы меня.
— А ведь он и вправду выглядит совсем больным и изможденным, — заметила какая-то женщина.
Лицо Сью выразило страдание. Она стояла рядом с Джудом, но ее заслоняла толпа.
— Прежде чем умереть, я, возможно, мог бы принести некоторую пользу — мог бы с успехом послужить поучительным, но страшным примером того, чего не следует делать, — продолжал Джуд с нотками горечи в голосе, хотя говорить он начинал довольно спокойно. — Возможно, я стал всего-навсего жалкой жертвой того морального и общественного беспокойства, которое многих делает несчастными в наши дни!
— Не говори им этого! — со слезами на глазах прошептала Сью, видя, в каком он состоянии. — Это неверно. Ты достойно, боролся, стремясь приобрести знания, и только самые подлые души могут осудить тебя!
Джуд обхватил ребенка поудобнее и сказал в заключение:
— То, чем я кажусь, — бедный, больной человек, — это еще не самое страшное. Я блуждаю в хаосе принципов, иду ощупью в темноте, мои поступки продиктованы инстинктом, а не примером. Восемь или девять лет назад, когда я впервые явился сюда, у меня были четкие, твердые убеждения, но я мало-помалу растерял их, и чем дольше я живу, тем меньше во мне уверенности в себе. Мне кажется, что единственное жизненное правило, которым я теперь руководствуюсь, — это следовать побуждениям, не причиняющим вреда мне и другим и доставляющим радость моим любимым. Так вот, господа, вы спрашивали меня, как я поживаю, и я вам рассказал. Пусть это послужит вам на пользу! Больше я вам ничего не могу объяснить. Чувствую только, что-то неладно с нашими общественными порядками, но что — это уж пусть скажут умные головы, не мне чета, если вообще суждено докопаться до этого в наше время. 'Ибо кто знает, что хорошо для человека в жизни? И кто скажет человеку, что будет после него под солнцем?'
— Слушайте, слушайте! — пронеслось в толпе.
— Хорошая проповедь! — заметил Оловянный Тэйлор. И добавил тихо, обращаясь к соседям: — Проповедники, что шныряют тут повсюду и подрабатывают тем, что заменяют наших преподобных отцов, когда те хотят устроить себе день отдыха, — эти за такую проповедь слупили бы не меньше гинеи, верно я говорю? Клянусь, ни один не взял бы меньше! Да ему еще нужно было бы написать ее заранее. А тут кто выступает? Рабочий.
В этот момент, как бы иллюстрируя слова Джуда, подъехал кеб с запоздалым доктором в мантии. Кучер не сумел остановить лошадь у самого подъезда, и запыхавшийся седок, выскочив из экипажа, бросился к двери. Кучер же, слезши с козел, стал пинать лошадь ногой в живот.
— Если у ворот колледжа в самом религиозном и самом просвещенном городе мира могут происходить подобные сцены, — заметил Джуд, — скажите, далеко ли мы ушли?
— Эй, ты, потише! — крикнул один из полисменов, который вместе с товарищем открывал широкие ворота напротив колледжа. — Придержи-ка язык, любезный, пока не пройдет процессия.
Дождь усилился, и все, у кого были зонты, открыли их. У Джуда зонта не было, а у Сью был лишь маленький, скорее от солнца, чем от дождя. Она была бледна, но Джуд ничего не замечал.
— Уйдем отсюда, милый, — прошептала она, стараясь прикрыть его своим зонтиком. — Подумай, у нас нет квартиры, все наши вещи на вокзале, и ты еще не совсем здоров. Боюсь, сырость тебе повредит.
— Они уже выходят! Еще минутку — и пойдем, — сказал он.
Раздался перезвон шести колоколов, в окнах окружающих домов стали появляться любопытные лица, и показалась процессия руководителей колледжей и новоиспеченных докторов, их фигуры в красно-черных мантиях пересекали поле зрения Джуда, как недосягаемые планеты объектив телескопа.
По мере того как они проходили, знающие люди называли каждого по фамилии, а когда они подошли к старинному круглому театру, построенному Реном, раздалось громкое 'ура'.
— Пойдем туда! — воскликнул Джуд и, не замечая дождя, который лил теперь не переставая, кружным путем повел их к театру.
Здесь они встали на солому, постланную, чтобы заглушать неуместный стук колес проезжавших экипажей. Странные, потрескавшиеся от времени и непогоды каменные бюсты вокруг здания взирали своим холодным, безжизненным взором на происходящее и, казалось, особенно внимательно смотрели на забрызганных грязью Джуда, Сью и их детей — нелепых существ, неведомо зачем забредших сюда.
— Как бы мне хотелось туда! — с горячностью воскликнул Джуд. — Смотру окна открыты, и с этого места я, быть может, расслышу латинскую речь!
Однако за раскатами органа и криками 'ура' после каждой речи стоявший под дождем Джуд не много улавливал из того, что говорилось по-латыни — лишь изредка какое-нибудь звучное слово на 'um' или 'ibus'.
— Так мне, видно, и оставаться здесь чужим, — вздохнул он спустя несколько минут. — Ну, теперь пойдем, моя терпеливая Сью. Какая ты добрая — ждать меня под дождем, потворствуя моей безрассудной страсти! Не буду больше думать об этом проклятом, дьявольском месте, клянусь, не буду! Но отчего ты вся задрожала, когда мы стояли у барьера? И какая ты бледная, Сью!
— В толпе, на другой стороне, я увидела Ричарда.
— А! В самом деле?
— Он, наверное, как и все мы, совершил сюда паломничество, чтобы поглядеть на празднество, так что, надо думать, он живет где-то здесь неподалеку. Он ведь тоже стремился попасть в университет, но не так настойчиво, как ты. Мне кажется, меня он не видел, но наверняка слышал, как ты разговаривал с толпой. Только, видимо, не обратил особенного внимания.
— А если даже он видел тебя? Ты больше не казнишь себя воспоминаниями, Сью?
— Пожалуй, нет. Но я слабая. Хоть я и уверена, что у нас все будет благополучно, я почему-то испугалась его. Меня охватывает какой-то трепет, даже ужас перед условностями, в которые я не верю. По временам это находит на меня, парализует, и тогда становится так тоскливо!
— Ты устала, Сью. Я совсем про это забыл, дорогая! Сейчас же уйдем отсюда.
Они отправились искать квартиру и вскоре нашли подходящее место в Милдью-Лейн, показавшееся Джуду прямо неотразимым, но не вызвавшее такого восторга у Сью. Это был узкий переулок, упиравшийся в глухую стену одного из колледжей. Маленькие дома тонули в тени, отбрасываемой высокими зданиями колледжа, жизнь в которых так мало походила на жизнь людей в переулке, словно здания эти были на другом конце света, а не отделялись от переулка лишь толщиною стены. Тут-то на трех домах и висели объявления о сдаче комнат; они постучали в дверь одного дома, и им открыла женщина.
— Ш-ш… Слушайте! — вдруг сказал Джуд вместо приветствия.
— Что слушать?
— А колокола… Только в какой же это церкви звонят? Кажется, что-то знакомое.
Еще в одном месте ударили в колокола, на этот раз где-то совсем близко.
— Не знаю, где звонят, — отрезала квартирная хозяйка. — Вы для того и постучали, чтобы спросить меня об этом?
— Нет, — спохватился Джуд. — Нам нужна комната.
Женщина с минуту испытующе рассматривала Сью.
— У нас все занято, — сказала она и закрыла дверь.
Джуд опешил; на лице старшего мальчика отразилось страдание.
— Джуд, — сказала Сью. — Дай я попробую. Ты не умеешь.
Они нашли по соседству другой дом, но здесь хозяйка, оглядев не только Сью, но и мальчика с двумя малютками, сказала вежливо:
— Простите, но мы не сдаем помещения жильцам с детьми, — и тоже закрыла дверь.
Губы младшего ребенка искривились, и он беззвучно расплакался, словно чуя нависшую над ними беду. Старший мальчик вздохнул.
— Не нравится мне Кристминстер! — промолвил он. — Что это за большие дома? Тюрьмы?
— Нет, колледжи, — ответил Джуд. — Быть может, и ты когда-нибудь будешь учиться в одном из них.
— А мне и не хочется, — возразил мальчик.
