И только произнеся «о нашем», я поняла, что он имел в виду совсем другое, и тут же представила себе, каким ужасным был, по-видимому, этот разговор с Джесси.
— Не о нашем, а о моем! — растерянно произнесла я. — А вместе с Джесси у нас будущего, по- твоему, нет?
Мать выступила вперед:
— Фил, скажи ей!
После недолгого колебания он с трудом выговорил:
— Да, мы говорили о твоей беременности.
— Скажи еще, что застрелил его! — выпалила я. — Мне надо сесть.
Я подошла к его взятой напрокат машине, открыла заднюю дверцу и плюхнулась на сиденье.
— Что ты ему сказал?
— Мы говорили о… — Отец нахмурился, и мне показалось, что он сомневается в собственном решении. — Мы говорили о том, стоит ли тебе вынашивать этого ребенка.
Несмотря на жару, я вмиг похолодела.
— О чем вы говорили?!
Холод пронизал меня насквозь, проник под кожу.
— Ты считаешь, что я не должна рожать ребенка?
Родители смотрели на меня в упор. Пальцы мои онемели.
— Вы хотите, чтобы я прервала беременность?
Отец наклонился ко мне:
— Детка, я понимаю, что одна только мысль об этом кажется тебе безумной, но…
— Да как вы смели?!
Мать тоже склонилась над дверцей:
— Эв, ты только успокойся и послушай!
Я отшатнулась от нее:
— И ты согласна с ним? У вас одно мнение?
Через противоположную дверцу я вылезла с другой стороны и смотрела на них поверх машины.
— То есть ты пошел к Джесси и сказал ему, что я должна избавиться от его ребенка? И ты думал, он это спокойно переживет?! Черт возьми, да как же ты мог?!
— Он понимает, как опасна эта беременность, — с горечью проговорил отец.
— Опасна?
— Котенок, ты же видела видеопленку Даны. Слышала, что говорил ее муж. И ты прекрасно знаешь, что именно поэтому Койот убил ее и уничтожил тот госпиталь. — Он смотрел на меня все с той же горечью. — Джесси понял. Вот почему я спросил тебя, где он. Я думал, что он уже поговорил с тобой об этом.
Мне казалось, какой-то свистящий звук режет мою голову напополам.
— То есть ты считаешь, что он спокойно это переживет?
У матери теперь тоже был совершенно несчастный вид.
— Детка, только не думай о нем плохо. Для него наш разговор был просто ужасным.
Свистящий шум в голове становился громче. Я побрела прочь от машины, через стоянку. Шла под палящим солнцем и задыхалась. Я ничего не видела перед собой, кроме гор, цепью выстроившихся на горизонте. Далеко-далеко за этими горами со мною разговаривал при лунном свете Джесси. Уверял, что моя жизнь никогда не станет компромиссом. Обещал мне. Сказал, что будет за меня бороться.
Я остановилась и обернулась:
— Вы лжете!
Мать болезненно поморщилась. Я побрела обратно к родителям.
— Все было не так, как ты сказал. Джесси спорил с тобой, сопротивлялся. Ведь правда?
Отец пытался уйти от ответа, но его выдали глаза.
— Да он вообще об этом не хотел даже думать. Я это точно знаю.
Мать смотрела на отца, а тот на меня.
— И чем же ты его пронял? Ложью? Чувством вины?
От этих слов у него задергался глаз. Я подошла ближе.
— И как же ты все это сформулировал? Как изложил? Внушил ему, что я зачала этого ребенка из жалости? Что теперь он взвалит на меня не только ребенка, но и… — Я боялась, что начну плеваться или кричать, поэтому стиснула зубы. — Нет, ты этого не сделал! Скажи, что не унизил его!
Сжав кулаки, я подошла к нему вплотную, готовая ударить, и, по-моему, ничто не могло меня остановить.
Голос отца звучал уверенно.
— Это вопрос жизни и смерти. Пойми, я просто не мог оставаться в стороне. Для меня нет ничего важнее в жизни, чем ты. Ничего, даже Джесси, как бы ты там его ни любила.
— Что ты ему сказал?
Отец не ответил.
— Нет, говори! — Я смотрела ему прямо в глаза. — Он не приехал сюда, потому что ты ему что-то сказал. Ответь мне что!
Прежняя упрямая решимость медленно, болезненно угасала в его глазах.
— Я попросил его заглянуть к себе в душу и дать предельно честный ответ. Я спросил его, как сильно он тебя любит.
— И что он тебе сказал?
Он снова, уже в последний раз, пришел в замешательство — смотрел куда-то вдаль, словно переоценивая свое отношение не только к Джесси, но и к самому себе.
— Сказал, что любит тебя больше жизни. — Наши взгляды встретились. — А я сказал ему, что это единственно верный ответ.
Озноб прошиб меня до самых костей. Я хорошо знала Джесси. Он не стал бы выбирать между смертью моей или ребенка. Он выбрал бы что-то иное. В голове вспышкой мелькнул отрывок из сна, где Джесси бежит ко мне через прибрежную волну, и та уносит его. В тот момент я всей своей душой ненавидела Фила Делани.
До меня словно издалека донесся чей-то голос. К нам шел Томми с прижатым к уху мобильником. Рядом с ним шагал капитан Маккрекен. Лицо его раскраснелось от возбуждения.
— Есть новость. Полиции Лос-Анджелеса удалось снять отпечатки с рубашки твоего друга, — сообщил Томми.
— О-о, это хорошо!
— Да. Теперь у нас есть ниточка. Пошли. Ты нужна нам в отделении.
Во дворе дома было шумно. Звяканье, бряканье, металлический скрежет и скрип — все это издавали громоздкие конструкции, сооруженные из всевозможного лома. Своеобразный сад скульптур.
Через окошко на кухне Койот увидел суетящуюся женщину, торопливо заталкивающую в походную сумку одежду, пузырек с витаминами, какие-то аптечные склянки и унций пять сушеной травки, напоминающей марихуану. Она совсем не походила на женщину, собирающуюся на работу после похорон, а, судя по всему, намеревалась потихоньку улизнуть из города.
Койот постучал в окошко. Скорее даже — поскреб по стеклу. Женщина обернулась и от неожиданности подпрыгнула на месте.
Он помахал ей.
С прижатой к груди рукой она подошла и отперла дверь.
— Господи, как ты напугал меня! Что ты там делаешь, на заднем дворе?
— Любуюсь твоим садом скульптур. Как ты его называешь? Джанк-ар?
Антония Шепард-Кантуэлл жестом пригласила его войти.
— Бриколаж. Искусство, где материалом служит все, что попадется под руку. Странно, Робин, ты вроде бы должен знать этот термин.
«Развешанный хлам» — вот какой термин пришел ему в голову. Фольга и жестянки на облезлых
