Взбираясь спозаранку, почти на ощупь, по скользкой от ночной росы тропинке, Владивой как бы выныривал из тьмы навстречу свету. А, раскинувшаяся вокруг, степь уже поджидала его, звала, манила воина в свои объятия, суля взамен утраченного покоя, не только свершение всех надежд и желаний, но и Волю! Ту безграничную свободу, настоящего значения которой вчерашний барон еще не мог постичь, но уже успел соприкоснуться и почувствовать ее сладость. Как по запаху и влаге на губах, усталый путник ощущает присутствие уже близкого, хоть еще и невидимого за высокими дюнами и барханами, тенистого оазиса.
'Как легко принять самое элементарное явление за знак судьбы, – хмыкнул про себя витязь. – Отчего мы так боимся сами отвечать за собственные решения и поступки? Зачем постоянно оглядываемся за спину, пытаясь узреть там мудрого и опытного наставника, на которого легко и удобно спихнуть все промахи и возможные неудачи. Мол, это все Он посоветовал, с него и спрашивайте. А я ни в жизнь бы так не поступил. Прекрасно понимая при этом, что жизнь не тренировочный плац, что многое, из однажды содеянного, уже не исправить! И заваренную кашу, самому же и расхлебывать. Но все равно, вместо того, чтоб хорошенько подумать, взвесить 'за' и 'против' люди высматривают всевозможные знамения, доискиваясь благоприятных намеков. Как будто Создателю больше нечем заняться, а только подавать знаки каждому, кто сомневается в собственных силах?'
Подобные монологи, а в тех случаях, когда внутренний голос был не согласен с мнением хозяина, и диалоги стали привычными для Владивоя, почти с первого дня, как, излучающий дружелюбие, харцызкий десятник Медведь оставил его и четырех своих пленниц в этом буераке.
Все-таки жизнь отшельника, несмотря на целый ряд весомых достоинств и соблазнов, более привлекательна для мужчины шагнувшего за шестой, а еще лучше – за седьмой десяток лет, нежели для воина находящегося в полном расцвете сил. И хоть нет в мире человека, который хоть однажды не мечтал бы об уединении где-то на краю мира, подальше от всех, с собственным гаремом, то рассматривал это приятное времяпровождение только как отдых, вознаграждение, а не образ жизни.
Девушки, коим Медведь очень коротко и ясно объяснил, от какой участи Владивой их спасает, дав согласие приютить у себя на заимке, с первого же дня стали относиться к нему как к мужу или старшему брату. В зависимости от возраста и понимания жизни. Ни о какой строптивости или непослушании и речи быть не могло. Достаточно было Владивою высказать вслух любое пожелание, как одна из четырех сестричек тут же бросалась его исполнять. Тем более, что ничего особенного он и не просил. Особенно первое время, пока они все вместе обустраивали себе жилье.
В общем-то, приглянувшийся еще Вернигору буерак был удивительным по красоте уголком природы, ни в чем не уступающим месту, где коротал свои годы сам Островид. Но даже в только что построенном доме новоселам сыщется столько работы, что голова кругом идет, а тут – совершенно дикий овраг? Поэтому работали все, не покладая рук.
Перво-наперво, в относительно плешивом месте, построили вместительный шалаш. Ночи в степи не то чтоб холодные, но роса порой выпадает такая, что к утру сухой нитки на теле не остается… А это значит, продрогнуть и подхватить лихорадку.
Потом, чтоб избавиться от всевозможных нежелательных и, особенно, ползающих соседей – несколько дней прореживали и выжигали сухой кустарник, коим порос полуденный склон. Одновременно отрубали и складывали отдельно толстые ветки и побеги, запасая топливо для костра. Правда, этой изнурительной и нуднейшей работой, под началом старшей из сестер – Руты, занимались только пленницы, а Владивой почти все время проводил за охотой. Поскольку, хоть зайцы и попадались в расставленные силки с завидной регулярностью, – насытиться двумя-тремя тушками, еще не вошедших в тело косых, пятерым людям было трудновато. Да и те же силки, бывшему барону приходилось ставить все дальше и дальше от буерака, – так как, доносящийся из него запах гари, быстро распугал в округе всех животных. И если Владивой не желал смириться с подстреленной парочкой дроф, а непременно хотел убить хотя бы антилопу, то вынужден был отъезжать от заимки на несколько верст.
Вот в таких путешествиях, оставаясь в полном одиночестве, рыцарь и научился вести длинные разговоры с самим собой. Понимая, что время, отпущенное ему Островидом и харцызами для принятия окончательного решения, неуклонно иссякает. А решения-то и не было. Зато сомнений – хоть отбавляй.
Высиживая в засаде дичь, несясь по степи наперегонки с ветром, жадно вдыхая ароматы перестоянных трав, Владивой чувствовал, что именно такой жизни хотел всегда. Он уже начал понимать степняков, выбравших эту ширь взамен тесных городских стен. Что только здесь воин может в полную меру проявить собственную удаль и насытиться будоражащим кровь ощущением опасности. Встав ногами в седло и осматривая, ничуть не ставшими от этого ближе, бесконечные дали, рыцарь вспоминал слова отшельника, и его желание возглавить единственную силу, существующую на этих просторах, становилось фактически неодолимым. Тогда он срывал лошадь вскачь и, выкрикивая что-то восторженное и несуразное, носился по степи, не выбирая ни дороги, ни цели.
Но стоило Владивою вернуться довольным и утомленным с удачной охоты в постепенно приобретающий вид человеческого жилья буерак, увидеть улыбки на приветливых девичьих лицах, дождавшихся возвращения своего, пусть навязанного силой, но доброго и заботливого мужчину, как решимость: немедленно приступить к ритуальному поединку, незаметно блекла. А после сытного ужина, отдыхая в нежностях, добровольно взявших на себя эту обязанность, хохотушки Руты или полногрудой Дарены, желание, что-либо менять в этой жизни, вообще пряталось куда-то вглубь, до очередного случая. Слишком уж хорошо и покойно было ему здесь. Как никогда прежде, за все три десятка прожитых лет. И Владивой снова не мог определить: стоит ли ему отказываться от подаренной судьбой безмятежности, во имя достижения грандиозной, но трудно достижимой цели? Разум пытался подсказывать бывшему барону, что выбор второго пути не запрещает пользоваться уже приобретенными благами, но кто и когда прислушивался к голосу разума? Тем более – собственного…
После позднего ужина, когда в буераке стемнело настолько, что, отойдя пару шагов от огня, не разглядеть собственной руки, несмотря на то, что погожее небо густо усеяли звезды, Владивой по обыкновению сидел возле едва тлеющего, но все еще дышащего жаром, кострища, и размышлял. Чтоб не мешать своему мужчине и хозяину, у другого огня, разведенного ближе к шалашу, девушки ощипывали подстреленных ныне дроф и тихо мурлыкали какую-то бесконечную песню. Скорее всего, о грустной женской доле – какие обычно поют и на последнем девичнике, и вместо колыбельной, и под настроение, и, просто так, когда говорить не о чем, а молча сидеть не охота…
Темный мужской силуэт, возникший на грани восприятия глаз, деликатно кашлянул и поздоровался.
– Вечер добрый, хозяин. Разреши у огонька погреться…
Голос у незнакомца был, под стать ночи, тихий, но каждое слово звучало так четко, будто произносилось прямо в голове Владивоя.
– Подходи, путник. Садись. Места не жалко. Хочешь чего-нибудь с дороги? Воды или мяса? Хлеба и вина у нас нет. Уж не обессудь.
– Благодарствую, – ответствовал незнакомец и подошел ближе к костру. На вид обычный человек, каких в городах тьма. Особенно за торговыми прилавками. Сам невысокого роста, худощавый, лицом невнятный, опрятно, но небогато одетый. И только глаза мужчины, будто подсвеченные каким-то внутренним огнем, выделялись на его слишком уж простоватом лице. С таким лицом хорошо на ярмарке кости метать, никто в жульничестве не заподозрит. Вот только взгляд подводит. Очень сильно подводит. Люди с такими глазами либо сами на костер всходят, либо подносят факел к поленнице сложенной под другими. – Не стоит беспокоиться.
Незнакомец присел по другую сторону кострища и подбросил на угли несколько веток. Уже засыпающий огонь радостно набросился на неожиданную подачку, и его яркие языки вновь спрятали облик гостя от более пристального внимания.
– Негоже отказываться… – продолжал настаивать Владивой. – Гость, брезгующий угощением, с добрыми намерениями не приходит.
– Традиции, условности, суеверия… – пробурчал тот. – Сам недавно, по поводу, знамений и прочих глупостей разорялся, а туда же… Ладно, коли так вопрос ставишь, воды вели принести. Но тогда уж, господин барон, не удивляйся, тому, что сейчас увидишь.
