же камни, согнувшись под своей ношей. Только в отличие от грешного Деникина, не готового и за свои грехи отвечать, готов был ответить за все чужие.
Лариса посерьезнела, куда-то пропала ее американская улыбка. Когда они подошли к маленькой ротонде (подарок российского императора), установленной в общем для всех христианских конфессий храме и прикрывающей последнее земное пристанище Иисуса, Лариса взяла связочку тонких свечей, зажгла их и, выстояв маленькую очередь (обычно она в десятки раз длиннее), вошла внутрь. Деникин за ней не пошел. Он понимал всю глубину Ларисиной просьбы-мечты. Как понимал и маловероятность ее исполнения даже в таком святом месте.
Дочки у Ларисы скоро не станет. А ведь счастье дочки было стержнем всех ее поступков! Значит ли это, что она прожила жизнь неправильно?
Когда Лариса вышла – успокоенная, просветленная какая-то, – атеист (но – прагматик!) Деникин тоже купил свечку и поставил ее, загадав свои нехитрые желания.
Потом они пошли по Старому городу, прогулялись по знаменитому базару, купив себе какие-то малозначащие сувениры, и вышли к Стене Плача. Единственная сохранившаяся часть Первого иудейского храма напоминала, что и задолго до появления Мессии в этом славном, прокаленном солнцем городе происходили различные, важные для миллионов людей, события.
Площадь перед Стеной Плача была разделена на две половины: слева молились мужчины (всех разновидностей иудейской конфессии: и хасиды с пейсами, и непонятные мужики в огромных черных папахах, смахивающие на лиц, как говорят в Москве, кавказской национальности, и обычные – цивильные, как определил Деникин, – евреи), справа – женщины.
Вдруг на площади появилась невеста в белом одеянии. К ней сразу подбежали девчонки и девушки постарше. Все они стремились коснуться шлейфа свадебного платья.
– Чего они хотят? – спросила Лариса.
– Удачно выйти замуж, – объяснил просвещенный Мишей и путеводителем для туристов Деникин. – Для этого надо дотронуться до платья невесты.
– Для меня это не актуально, – усмехнулась она, потеряв интерес к происходящему.
– А в Стену Плача нужно заложить записку с сокровенным желанием. Это – самый прямой путь к Всевышнему, – продолжил образованный Петр.
Лариса прикусила губу и опустила голову. Деникин подумал, что тему сокровенных просьб и наибыстрейших путей их доведения до Господа при Лариске поднимать не надо. Он совсем не знал Наташу, но ему даже страшно было подумать, что такое могло бы случиться с его дочерью.
– У тебя есть карандаш? – спросила она у Петра.
– Да. И бумага. – Он вытащил ручку и фирменный дорогущий блокнот в кожаном переплете.
– Ничего, что я другой веры?
– Бог един, – успокоил Деникин и дал ей ручку. Потом, как прагматический атеист (атеистический прагматик?), быстро написал свою записку и отнес обе к Стене. Его просьба была предельно простой. Он просил у иудейского Бога то же, что и у своего: здоровья близким, мира стране. До просьб более делового или, не дай Бог, денежного характера Деникин никогда бы не опустился. В этом плане он, как в свое время албанский народ, привык рассчитывать лишь на собственные силы.
Пообедать они решили в уютном арабском ресторане. Обслуживал их сам хозяин, который на хорошем английском сетовал на отсутствие туристов.
– Зато, может, независимость обретут, – утешил его Деникин по-русски, а Лариса перевела. Араб отреагировал своеобразно. Он международным и малоприличным жестом показал, насколько необходима ему лично вожделенная независимость. Даже Лариса рассмеялась, частично вернув свой утренний американизированный облик.
Деникин пригласил коллаборациониста за их столик, и здесь они усладили его сердце, отдав дань его действительно замечательной стряпне.
Погуляв по древнему городу еще пару часов, они собрались в обратную дорогу.
– Скоро стемнеет, – объяснил Петр. – А мрак здесь южный. Не люблю я ночной езды по горным дорогам.
– Как скажешь, – тоном восточной женщины произнесла Лариса. Она умела быть настолько покорной, что могла обмануть любого. Кроме, быть может, Петра Деникина.
На выезде остановили машину и оглянулись. Белый город, манящий к себе миллионы людей на протяжении тысячелетий, парил на темно-синем фоне, освещаемый закатным солнцем.
Деникин обнял Ларису, поцеловал в лоб.
– Все будет хорошо? – то ли спросил, то ли напророчил он.
– Надеюсь, – ответила Лариса. Как всегда, спокойная. Как всегда, уверенная.
Почти как всегда.
9
– Куда сегодня двинем? – спросил Петр. Он уже умылся и сделал зарядку. А из-за раздвинутых им штор в комнату ворвался сноп яркого солнечного света.
Лариса зажмурилась, потянулась. Под простынкой обозначились вполне волнующие контуры. Но Деникин сдержал порывы, понимая, что в таком темпе (вечером они уже занимались этим) неделю ему не выдержать. Как-то незаметно и до обидного быстро ушли в прошлое времена, когда хотелось (и моглось!) ровно столько раз в неделю (сутки, час), сколько представлялось возможностей. А новомодную виагру он принимать не хотел из принципа.
– Я еще ничего? – спросила Лариса, специально натянув руками простынку.
«Вполне сохранная бабушка», – чуть не ляпнул Деникин. Эту странную фразу он услышал перед похоронами своей двоюродной тетки. Ей было под восемьдесят, она была полной и без морщин. А произнес явно одобрительную сентенцию специалист из фирмы ритуальных услуг, готовивший бабушку к ее последнему земному пути.
К счастью, Деникин успел затормозить, ограничившись первым словом определения:
– Вполне.
Так оно на самом деле и было. Лариса всегда была хороша собой и сейчас оставалась такой же. Вчера, когда они вечером обедали в ресторане и Петр отошел в туалет вымыть руки, к ней уже успел подклеиться местный красавец. И – сто пудов, как говорят деникинские дети, – Лариса не отвергла его поползновения с ходу. Не то чтобы замышляла измену, а просто проявила часть своего характера. Базовую, сказал бы Петр, часть.
– Так куда направим стопы? – повторил вопрос Деникин.
– Сам решай. – Лариса легко поднялась, не выказав никакого неудовольствия. – Ты же у нас главный.
Петр про себя усмехнулся. Он уже давно понял, в чем секрет Ларискиной притягательности для сильной половины человечества. Дело не только в миловидном лице, стройных ногах, высокой груди, гладкой мягкой коже и чего там у них еще. Не только и не столько в этом.
Главное – любое общающееся с Лариской двуногое в брюках совершенно искренне считало, что в данный момент Лариса увлечена только и исключительно им. Она внимала буквально каждому произнесенному слову, впивалась глазами в собеседника – и, ей-богу, ощущать себя объектом пристального внимания такой женщины было чрезвычайно приятно.
Отсюда и степень разочарования, когда субъект, только что якобы покоривший Ларискино сердце, вдруг оказывался полностью ни с чем, а очарованная им пассия прямо на его глазах уже очаровывала кого-то еще.
Справедливости ради надо сказать, что Лариска никогда не кидала своих ухажеров из-за какого-то женского садистского удовольствия. Просто она с увлечением играла в старинную игру, придуманную еще прапраматерью Евой. Иногда эту игру называют женским очарованием, женской силой, женской тайной. Иногда все сводят к примитивному либидо. Но суть от этого не меняется, и Лариса указанной сутью владела в совершенстве, причем – как искренне считал Деникин – с момента рождения.
– Может, погуляем по городу? – предложил Петр. – Съездим в Яффу, сходим на пляж искупаться. Проведем день без планов.
– Хорошо, – смиренно согласилась женщина.
