«Чушь, не надо очеловечивать животное», – подумал Хозяин.
– Завтра надо его отвести, – сказала жена.
Перед сном Шторм немного оклемался и тихим шагом погулял с Хозяином. Придя домой, он плюхнулся на свой коврик, неестественно выбросив задние лапы.
– Что, зверь, плохо тебе? – Хозяин присел на корточки, погладил его по голове. – Ты уж прости меня, Шторм.
Пес улыбнулся, готовый простить Хозяину что угодно.
– Не надо очеловечивать животное! – зло сказала жена. Когда злишься, жалость исчезает и легче сделать то, что без злости не сделаешь никогда.
– Ладно, – сказал Хозяин, – до завтра.
…Утро выдалось солнечным. Суббота. Хозяин взял Шторма на поводок. Тот поднялся довольно легко и, в предвкушении прогулки, радостно завилял хвостом. Давненько он не чувствовал себя так бодро.
– Может, мне с тобой сходить? – тревожно спросила жена. – Бледный ты очень.
– Не надо, – сказал Хозяин.
«Двенадцать лет назад я принес его в дом в авоське», – вспомнил он.
– Пошли, – сказал Хозяин Шторму. Тот двинулся вперед.
Чтобы сократить путь, пошли лесом. Шторм даже побегал по траве, пугая птиц. Ему казалось, что бегает он очень быстро, а прыгает ловко и высоко. Поэтому он так быстро устал. Остановившись, высунул язык и попытался попить из грязной лужи.
– Фу! – крикнул Хозяин. – Живот испортишь!
Потом подумал и разрешил.
Шторм напился из лужи. Походил по грязи лапами. Лег в жижу брюхом. Чудесный выдался день! Сегодня можно все. Пес зажмурился от удовольствия, вспоминая триста граммов колбасы и шоколадку, полученные на завтрак. Хороший сегодня день!
…Конечно, не стоит очеловечивать собак. Собаки не могут жмуриться от удовольствия, вспоминая завтрак. Собаки могут стариться, и тогда их надо убивать. Не убивать даже – усыплять. Да и что остается делать, если Шторм уже не может ходить, а в доме – маленький ребенок?
Не стоит очеловечивать животное, если с самого начала знал, что когда-нибудь поведешь его в лечебницу…
Они шли по мрачному, заросшему кустарником лесу. Тучи воронья метались по небу, истошно крича. «Это не символ, – подумал Хозяин. – Это просто соседство крупного зверосовхоза. Неужели забитых зверьков бросают птицам? Ну и мысли у меня сегодня…»
Шторм устал. Язык его высунулся. Легкие ходили под ребрами, тщетно пытаясь насытить кислородом утомленные мышцы.
– Потерпи немного, дружок. Скоро придем, – подбодрил Хозяин и прикусил язык.
Они шли и шли, а грязный лес, наполненный вонью, вороньим криком и мухами, не кончался.
А когда он кончился, Хозяин понял, что они заблудились. Перед ними простиралась огромная свалка. Вокруг, насколько хватало глаз, валялись ржавые железины, истлевшие деревянные балки, дыбились горы выбранного грунта. Людей не было. «Как после боя», – подумал Хозяин. Вороньи стаи, правильными кругами кольцующие небо, дополняли безрадостное сходство.
Впрочем, вглядевшись пристальнее, Хозяину удалось обнаружить нечто вполне человеческое. Метрах в пятистах отсюда, на противоположной опушке леса, отделенной от свалки речкой с мостиком, рос одинокий белый дом о трех этажах. Он именно рос, потому что в высоту был едва ли не больше, чем во всех остальных измерениях.
Хозяин с ковыляющим на поводке Штормом пересек свалку и подошел к дому. У единственного подъезда стоял стол, явно вынесенный из квартиры. Четыре женщины играли на нем в лото.
– Как до ветлечебницы дойти? – спросил Хозяин.
– А что, собака заболела? – спросила первая.
– Ой, какая худая! – сказала вторая. – Убейте ее!
А две оставшиеся довольно дельно объяснили дорогу.
Хозяин повел Шторма дальше, и минут через двадцать они увидели бетонный забор, окружавший приземистое серое здание с маленькими окнами. Пройдя сквозь раскрытые ворота, они оказались у дверей. Из дома вышел мужчина в сером халате.
– Усыплять? – спросил он, бегло оглядев Шторма, и, не дожидаясь ответа, приказал: – Проходите!
Хозяин провел Шторма внутрь. Внутри было холодно и темно. Внутри был декабрь и воняло тем, чем, наверное, усыпляют собак. Шторм, почуяв неладное, вздохнул и прижался мордой к ноге Хозяина.
Напротив, на выкрашенной в грязно-зеленый цвет стене, висел плакат. «Опасайтесь бешенства!» – предупреждал он. С плаката смотрели на Хозяина бешеные собаки, бешеный теленок, бешеная лисица и даже неведомый Хозяину, но тоже бешеный, корсак. Плакат рисовал художник мощного, но мрачного дарования. Бешеные глаза животных вызывали одновременно страх и жалость. Хозяину стало жутко.
Ждали они довольно долго. Шторм начал дрожать. Дрожь его становилась все сильнее, он пытался ее унять, но не мог и виновато опустил голову.
Потом поднял глаза, посмотрел Хозяину в лицо.
«Я боюсь, – сознался Шторм. – Но это ничего. Не дрейфь, Хозяин».
Он высунул длинный язык и бережно облизал Хозяину руку.
«Это не больно… – грустно улыбнулся Шторм. – Ты же сам говорил: раз – и животное засыпает».
…Какая неосторожность очеловечивать животное, которое сам же привел в лечебницу!
Вошел фельдшер.
– Подержите собаку, – сказал он. – Не беспокойтесь, мучиться она не будет.
– Мы пришли на прививку, – сказал Хозяин. – От бешенства.
Фельдшер удивился. Пожал плечами. Сделал укол. Бешенством Шторм не заболеет.
Они вышли на улицу. Снова июнь. Снова солнце.
«Эх ты, – говорили глаза Шторма, – струсил! Счастье твое, что ты мой Хозяин. Я тебе даже это прощу».
Обратно шли по зеленому лесу. Ворон сменили неведомые Хозяину сладкоголосые птицы.
«Отсрочка, – думал Хозяин. – Хорошо это или плохо? Конечно, я обманул сам себя. Отложил неприятное дело, только и всего. Но, с другой стороны, тот, кто не умер при рождении, тоже лишь получает отсрочку. Что такое сотня лет в масштабах Вселенной?»
А Шторм, уже вновь уставший, шел рядом, по-стариковски переваливаясь и любовно заглядывая в глаза своему кумиру…
К няне
Мальчик был в том непонятном возрасте, когда удивительно быстро и в то же время незаметно – даже для любящего родительского глаза – мальчики неожиданно становятся подростками. Вчера – ребенок; завтра вдруг – человек пресловутого сложного возраста.
В доме с утра шумно. Родители собирались в дальнюю дорогу.
Нет ничего лучше сборов в дальнюю дорогу. Мальчик до последней минуты старался не верить в то, что путешествие состоится. Так легче переносить обломы. Но теперь-то можно радоваться совершенно безмятежно. «Попугай» с утра стоит под окном, сверкая на солнце скудной никелировкой.
«Попугай» – это имя видавшего виды жукообразного «Москвича». Его он получил отчасти из-за оригинальной (проще говоря – плохой) покраски, а может быть, из-за уродливого, явно «с чужого плеча», багажника, приваренного сзади. Багажник и вправду когда-то был частью другого автомобиля.
Попугай стар и немощен. Такому дряхлому автомобилю нужны золотые руки. Так говорит мама. Но руки мальчика слабые и неумелые, а сильные папины вместе с его головой постоянно заняты на работе, «в цеху». Последний техосмотр «Попугай» прошел со скрипом. Молодцеватый лейтенант-гаишник посоветовал побыстрее продать «этот хлам», если, конечно, найдется покупатель. Мальчик сидел в салоне и, услышав слова лейтенанта, заплакал. Вообще он очень легко плакал. Больше от обид, нежели от боли. Вероятно, это был след множества болезней, которые все детство преследовали его.
