пельмени, или вареники готовить гораздо дольше.
После обеда, как и полагается, все уселись в каминной, камин, естественно, был зажжен, подали чай, кофе, пирог с малиной, мужчинам предложили сигары – ффу! – и пошел разговор.
Говорят, что основная тема американцев – geographical links – спрашивают, а откуда вы? Потом они интересуются, далеко ли это от Москвы, и вне зависимости от твоего ответа, что да, очень далеко, с радостью делятся: «Оооо, брат дяди моей жены когда-то ухаживал за девушкой, которая тоже жила в Москве. Но они расстались, потому что в Москве очень холодно, а брат дяди моей жены – теплолюбивый. Теперь он живет в Австралии».
Насчет американцев в это можно поверить. Не раз в этом убеждалась. А вот то, что основная тема разговора англичан – погода, не верьте.
– Мэриэнн, а вы агент Кей Джи Би? – спросила Противная Мэри.
– Нет, – ответила я и обиделась. – Я даже не знаю, где находится офис.
– Ну так ведь не обязательно знать, где находится офис, у вас же агенты надевают резиновые длинные плащи, берут в руки корзинки с яблоками и встречаются на мостах, в метро, на явочных квартирах...
– А хотите, мы покажем вам, где находятся наши ракетные инстолейшнз? – подмигнул мне муж Противной Мэри, Противный Джордж. – Для вашей работы... Вас повысят в звании...
– Все вы там коммунисты, – безапелляционно отмахнулась лапкой Противная Мэри, – у вас ядерное оружие.
Я так расстроилась, как будто меня обвинили в том, что ядерные боеголовки ждут своего часа прямо у меня дома на балконе.
Я ужасно обиделась, и мне захотелось домой к маме.
Между прочим, когда мне плохо или мне не по себе, или я болею, я всегда хочу к маме, и сейчас тоже, хотя сама уже мама и уже – ой! – даже бабушка.
– Не обижайся, Мэриэнн, – успокаивала меня Джейн после ухода Противных Мэри и Джорджа, – что с них взять, они ведь англичане.
– Да ладно, не волнуйся, они хорошие ребята и никому не скажут, что ты работаешь на Кей Джи Би, – пошутил кто-то из Максвеллов.
На следующий вечер, когда я приехала с работы домой, я обнаружила в просторной кухне корзину.
– Вот, – хитро улыбаясь, Джейн протянула мне открытку с алым толстым смеющимся сердцем: «Простите нас! Виной всему ваша пеппер-водка». (Пеппер-водкой они назвали нашу перцовку, привезенную мной в подарок, с перчиком внутри, которой они угощались до и после обеда. Во время трапезы пить крепкий алкоголь у Максвеллов было не принято.)
А в корзине спал Чак. Потрясающей красоты и обаяния душистый теплый щенок бодер-колли, черный с белым подбородком, с толстыми многообещающими лапами. Малыш раскрыл сизые бессмысленные сонные глаза, и я влюбилась раз и навсегда. Я взяла его под пузо, придерживая второй рукой под попу, а он счастливо тявкнул, задрал морду и облизал мне подбородок.
Он, как и подобает порядочному собачьему ребенку, имел отменный аппетит, любил всех вокруг и от избытка радости повизгивал и писал везде, куда мог достать.
Тогда я не смогла его вывезти, потому что еще какое-то время мне пришлось работать и жить в других английских городах, и возить с собой малыша Чака не было возможности. И потом мне не хватило бы моего переводческого гонорара на специальную, обязательную тогда по правилам перевозки животных клетку, на обследование щенка у ветврача, обязательные прививки и двухнедельное его содержание в карантине в Москве.
Чак остался жить у Максвеллов, и в каждом письме Джейн, или Роберт, или Кейси обязательно присылали его фотографию и отпечаток лапки. Отпечаток становился от письма к письму все больше и солиднее. Чак вырос настоящим другом и помощником и даже стал чемпионом среди собак-пастухов на больших традиционных соревнованиях. Максвеллы писали, что он, сообразительный и чуткий, понимал команды, поданные не только голосом, свистом, жестом, но еще и взглядом и даже мысленно.
На одной фотографии, которую мне прислали Максвеллы, полный достоинства, с медалями на ошейнике гордый красавец Чак во время награждения улыбался. Причем улыбался по-настоящему. Как могут улыбаться только самые добрые, любящие, благородные существа – собаки, лошади, дельфины... И мои родители.
Через полтора года в самое трудное для меня время вдруг поздно вечером к нам домой приехали с ближайшей заставы два офицера. Один из них, замечательный Грыгоровыч, на груди под бушлатом принес мне подарок – любовь. Любовь в чистом ее виде, бескорыстную, самоотверженную, жертвенную любовь. Нет-нет, Грыгоровыч со своими чувствами тут ни при чем. Это был двухнедельный щенок шотландской колли и немецкой овчарки.
Никаких сомнений по поводу выбора его имени не возникло. Я назвала его Чак Гордон Барнс.
«У меня есть собака, значит, у меня есть душа...»
Мать Чака-второго – из высокородной семьи колли, где каждое поколение было отмечено медалями и розетками за красоту и смышленость, за музыкальность и профессионализм на различных международных выставках и конкурсах.
В XVIII или в XIX веке барышни из вельможных благопристойных семей вдруг сбегали из дому с блистательными офицерами, а потом через некоторое время возвращались к папеньке с маменькой, потеряв веру в мужчин, но приобретя опыт, горькие знания о несовершенстве мира за пределами усадьбы и младенца в голубом или розовом чепчике. Почти то же самое и произошло с матерью Чака Г. Барнса, колли по имени Чейни, юной девушкой с огненной гривой, белоснежным воротником и шелковистыми боками.
Хозяин прелестной Чейни, человек военный и подневольный, должен был уехать в командировку на целых два месяца. А хозяйка колли должна была ехать в другой город нянчить внучку, только родившуюся, маленькую. Ну и Чейни уговорили два месяца пожить у друзей ее хозяев в деревне. Ей говорили: Чейни, ты даже не представляешь, какая там красота – там воздух, там природа, там даже есть овечки. Будешь с ними играть. Там еще цветы, огород. И корова есть. Тебе понравится, вот увидишь. И Чейни согласилась. Одного хозяева не учли. У друзей была овчарка, заслуженный пограничник, отважный герой, закаленный в погонях, драках и боях на границе, Барон. Красавец самоуверенный, с широкой грудью, сильными лапами, прямым смелым взглядом и немного хвастун. Что уж там. Нет, а почему нет? Он в любое время суток, если надо, вскакивал по щелчку. И если надо – в воду зимой, если надо – через ночной лес...
Ну и вот. Привезли в тот день Барона со службы домой поздно – преследовал нарушителя через пахоту. Потом с молодежью встреча была. Опытом делился с ними. Школьников привезли, Барон демонстрировал, как задерживать нарушителя. А потом шутки шутил всякие – лейтенант Вотяков, его хозяин, ему: «Умри!» Пес – брык! И дети – хохотать! Так что в тот день Барон устал как собака. И даже вообще не в курсе, что в доме кто-то есть. Он ведь в вольере жил – у него же своя жилплощадь. Правда, запах такой дразнящий, фиалки там, весна... Чего-то вообще сердце стало вдруг бухать, напоминать, мол, служба службой, а жизнь проходит...
Ну тут вдруг на крыльцо вышла Чейни... Барон сначала вообще замолчал и подумал, что теперь будет молчать всегда. Он так на нее пялился, склоняя голову то к правому боку, то к левому! А Чейни, там что ни возьми – ну совершенство. Там лапки, там носик – длинный такой, там шерстка. Манеры. Барон – каблуками щелк! Отрекомендовался четко, мол, детка, я старый солдат и не знаю слов любви...
Ну и потом прекрасную Чейни тоже в вольер подселили, в соседний. И между Бароном и Чейни – стеночка. Да ну, цирк, а не стеночка, – ну метра два – два с половиной, ну три... Так он эту стеночку, не
