какой там от нее может быть прок, она и по сей день ничего не помнит о той ночи. В ходе перекрестного допроса защита просто сожрет ее с потрохами.
Добрая, нежная Мег. Милая, счастливая Мег, которая так ничего и не помнит.
Снизу, из кухни, доносятся приглушенные звон и громыхание кастрюль. Кажется, ее мать уже вовсю хлопочет, готовя завтрак. Потом слышится тоненький, писклявый смех, а следом — тоже тоненькое, пронзительно-требовательное: «Блинчики, блинчики!» Малышка Молли, маленькая сестренка Мег, любит вставать спозаранку: в шесть она уже всегда на ногах.
Провалы в памяти беспокоят Мег уже не так сильно. Месяца четыре назад она сделала открытие, что получит более глубинное, инстинктивное понимание вещей, если прислушается к своему внутреннему голосу. Так, например, Мег не помнила ни имени своей матери, ни ее возраста и не смогла бы составить ее словесный портрет. Но когда мать ворвалась тогда в больничную комнату и, широко раскинув руки, бросилась к ней и крепко обняла, судорожно сжимая ее дрожащие плечи, Мег сразу почувствовала, что эта женщина любит ее. Она ощутила то же самое в отношении своего отца и Молли. А когда они забрали ее домой, у Мег появилось безошибочное чувство, что она — дома, хотя и не могла бы назвать свой адрес.
Порой какие-то мелочи, незначительные детали воздействовали на память, что-то поворачивали в сознании, запускали какой-то механизм. Например, льющаяся из радиоприемника песня вдруг как-то взбалтывала, разгоняла в голове мутную пелену. Тогда Мег ощущала, что память как будто вздрагивает, порывается выйти из спячки. Что она вот-вот оживет и воплотится, как вертящееся на языке слово. Однако если Мег старалась слишком усердно, то вертящаяся где-то близко мысль почти немедленно исчезала. Тогда приходилось дожидаться, пока песня зазвучит снова, или ветерок опять донесет знакомый запах, или внезапно вернется какое-нибудь ощущение «дежа-вю».
Поэтому в последнее время она приучала себя не «стараться» слишком усердно. Мег стала больше сосредоточиваться на своем внутреннем голосе. Благодаря этому моменты половинчатой ясности задерживались, сохранялись, не рассеивались подобно клочьям сна. Мег проводила долгие периоды времени, размышляя ни о чем и обо всем сразу. Посттравматическая амнезия — это то, что позволяет уму приспособиться, примириться и совладать с реальностью, так сказали ей доктора. Форсирование приведет лишь к большей травме. Мег следовало отдыхать, хорошо питаться, привыкать к физическим нагрузкам. Другими словами, как можно лучше заботиться о себе.
Мег хорошо о себе заботилась. Пока ей все равно было нечем больше заняться.
Сейчас звук голосов слышался уже ближе, с противоположной стороны коридора. Это были приглушенные голоса — так разговаривают люди, когда горячо спорят и не хотят, чтобы их слышали. Опять ее родители. Мег и засыпала под тот же шум.
В дом зачастил ее дядя Винни. Вчера он засиделся почти до десяти часов, приглушенно и яростно толкуя о чем-то с ее отцом. Мать не одобряет эти визиты дядюшки Винни. Ей не нравится, что он приходит так часто, и явно не по душе то, о чем они беседуют с отцом.
Для самой Мег все это остается тайной за семью печатями. У дяди Винни громкий, гулкий, рокочущий смех. От него пахнет виски и застарелыми сигарами. Он почти совсем лысый, а его живот напоминает громадный, готовый взорваться бочонок. Мег он напоминает Коджака[15] пополам с Санта-Клаусом. Ну а как может не нравиться смесь Коджака с Санта-Клаусом?
Девушка подождала перед дверью своей комнаты, пока голоса родителей наконец не стихли. Молли по-прежнему оставалась внизу. Наверное, украшает пол кусочками блинчиков. Кажется, мать уже вернулась к ней. А отцу пора уходить на работу. Мег пересекла коридор незамеченной и неслышно пробралась в ванную на этом же этаже, где долго стояла под обжигающим душем.
Ей уже нужно собираться, если она хочет поспеть в «Улицу Надежды» к восьми.
Через двадцать минут Мег, в джинсах и майке с рукавами, со свежим, чисто вымытым лицом и длинными влажными темно-русыми волосами, стянутыми сзади в хвост, проворно сбежала по ступеням. К этому времени отец, видно, уже ушел на работу, что облегчило положение им обоим. Уже год отец не мог взглянуть на Мег без боли, без того, чтобы не увидеть в ней жертву насилия. А Мег видела, что он смотрит на нее, как на эту самую жертву.
С матерью было проще. Она плакала, негодовала и была чертовски счастлива в тот день, когда полиция арестовала Эдди Комо. Но самое главное счастье составляло для нее то, что Мег снова дома. Вдобавок у нее и с Молли забот полон рот, и столько всяких других хлопот на домашнем фронте. Жизнь не позволяла скучать, расслабляться и тратить время на пустяки. Жизнь шла своим чередом. К тому же она, по-видимому, лучше отца понимала, что женщины сильнее, чем кажутся на первый взгляд.
Сейчас Мег с разбегу обхватила подтянутую и стройную для своих лет мать и сжала в объятиях.
— Я ухожу, — сказала она, целуя мамулю в щеку. — Мы с Кэрол и Джиллиан встречаемся в центре. — Матери она могла сказать об этом свободно. Отец же не одобрял заседаний «Клуба». Чего ради его маленькой девочке просиживать в обществе двух женщин, которые гораздо старше ее, и калякать об изнасилованиях? Святый Боже, куда только катится мир?
Сама Мег не имела ничего против этих посиделок. Сказать по правде, она была удивлена и даже польщена тем, что Джиллиан пригласила ее присоединиться к их сообществу. В конце концов, Мег ведь ничего не знала и плохо ориентировалась в происходящем. Она не сделалась воинственной, как Джиллиан. Не съехала с катушек на манер Кэрол. Мег, как ни странно, осталась сама собой, прежней Мег. На этих сходках она рассказывала о своих родных — о людях, которых училась любить заново. Искренность поведения разительно отличала ее от Джиллиан, с холодной твердостью рассуждающей о правах жертв и прочем в том же духе, и от Кэрол, вечно сетующей на несправедливость мира, созданного мужчинами.
— Поешь блинчиков? — с надеждой спросила мать.
— Мег! — восторженно пропела Молли. — Доброе утро, Мег! — Молли у них настоящий певчий жаворонок.
Девушка отошла от матери и приблизилась к сестре, чтобы запечатлеть четыре поцелуя на перемазанном сиропом личике.
— Молли! Доброе утро, Молли! — в тон ей воскликнула она. Ее пятилетняя сестренка, маленькая, но счастливая, оплошность немолодых родителей, залилась радостным смехом.
— Ты будешь есть блины?
— Нет, я только выпью чаю.
— Нет, не чаю! Поешь со мной блинчиков.
— Не могу, опаздываю на встречу. Но днем мы еще с тобой увидимся.
Она снова поцеловала липкую щечку Молли и пощекотала малышку, а та весело завизжала и скорчилась на стуле.
— Уже уходишь? — спросила мать, все еще возясь у плиты.
— Извини, мне пора бежать. Я должна быть в «Улице Надежды» к восьми.
— Ты позвонишь мне? — Имелось в виду, если Мег что-то услышит от Неда Д'Амато о событиях в зале суда.
— Позвоню.
В крохотной кухне мать наконец оторвалась от плиты. В одной руке у нее была лопаточка, на другой — простеганная рукавица. Она посмотрела на Мег долгим взглядом.
— Я тебя люблю, — вдруг ни с того ни с сего сказала она.
— Я тоже тебя люблю.
— Ты позвонишь мне?
— Позвоню.
— Ну, тогда ладно. — Мать кивнула, снова отвернулась к плите и выложила на тарелку свежую порцию блинчиков, которые уже некому было есть. Кухня опустела.
Мег вышла на улицу. Солнце ярко сияло. Утро было, правда, холодноватым, но уже теплело, и день обещал быть жарким. Он обещал быть просто великолепным, но это ничего не значило. В конце концов, год назад тоже стояла чудесная ночь.
Мег забралась в свой припаркованный на улице маленький коричневый «ниссан». Она старалась не обращать внимания на просроченную наклейку колледжа, все еще прилепленную к стеклу. Ее отец больше не считал колледж достаточно безопасным местом для своей маленькой девочки. Будь его воля, Мег никогда
