– Извини, – сказал я Советнице, – но не стоит рассчитывать на помощь флота. Так что давай подумаем, что еще можно сделать…
Мы обсуждали всевозможные идеи целый час. В разговор включились все – даже Хиб, Ниб и Пиб. Обычно рабочие просто сидят и улыбаются, пока остальные дискутируют, словно они уже знают правильный ответ и лишь ждут, когда другие придут к тому же самому выводу, но, возможно, запах королевского яда возбудил их настолько, что они уже не могли сидеть спокойно. Все трое рабочих присоединились к нам, высказывая свои предположения, соображения и замечания.
К сожалению, мы так ни к чему и не пришли.
Все идеи распадались на две группы – изобретательные планы, которые сработали бы лишь в том случае, если бы я был невероятно влиятельной личностью, каковой я не являлся, и более практичные методы сопротивления вербовщикам, многие из которых уже были испробованы. Например, Хиб предложил собрать всех мандазаров вместе в убежище. Но кто смог бы построить такое убежище? Я? Флот? И кто и как стал бы нас защищать, когда у нас не было денег на оплату охраны или охранного оборудования? С другой стороны, если речь шла о создании специальных убежищ и о самозащите – разве мандазары уже этим не занимались? Здесь, в Холленской топи, они и без того держались вместе, и вовсе не нуждались во мне как в номинальном руководителе. Чем еще я мог им помочь? Если им требовался выдающийся полководец, хорошо знакомый с тактикой и организацией сопротивления, я был последним, на кого они могли бы рассчитывать.
Хиб и остальные этого не понимали. Сколько бы я им ни говорил, что отнюдь не гожусь в генералиссимусы, они считали это лишь проявлением скромности. Так что разговор продолжался, обитатели улья взвешивали все «за» и «против», а я все слушал и слушал, пока до меня наконец не дошло, что я уже ничего толком не воспринимаю. Я лишь смотрел, как шевелятся их рты, вздрагивают их вибриссы, рассекает воздух шип на конце морды Зилипулла.
«Кажется, я уже ничего не соображаю». У меня начала кружиться голова и все поплыло перед глазами; я повел головой из стороны в сторону, чувствуя, как мой череп начинает заполнять странная пустота…
Кто-то встряхнул меня. Советница держала меня верхними конечностями за плечи:
– С тобой все в порядке? – причем говорила весьма громко, словно уже повторяла этот вопрос несколько раз.
– Мне плохо, – ответил я. – Маленькие глазки меня отравили.
Мне вдруг показались смешными собственные слова, и меня охватил приступ неудержимого хохота. А затем словно захлестнуло холодной волной, начинавшейся откуда-то с корней волос и стекавшей по моему лицу. Помню, я подумал:
«Это совсем не по-королевски».
А потом, столь же не по-королевски, я лишился чувств.
Трудно сказать, когда я бодрствовал, а когда нет. Иногда мне казалось, будто мне снится маленькая мандазарская самочка, которая обнимала меня за шею, и мы оба плакали; но иногда я все же отдавал себе отчет в том, что рядом со мной Советница, которая пытается удержать меня на соломенной подстилке, пока я метался в полубреду. Но все это смешивалось настолько, что я не мог провести границу между сном и бредом.
И все же… Советница, настоящая Советница, была коричневой, как и все обычные самки. Маленькая самочка, являвшаяся в моих галлюцинациях, была ярко-желтой, как королева. «О, принц, – рыдала она, – пробудись и спаси нас всех. Проснись, прошу тебя».
Вероятно, это говорила Советница или один из ее соплеменников по улью. Какая наивная – она полагала, что я способен спасти целый народ.
Когда я действительно проснулся, в столовой было темно и тихо. Я немного полежал, пытаясь собраться с мыслями. Мандазары оставили меня одного, но, вероятно, находились неподалеку, в соседней комнате, и стоило мне издать малейший звук, как они тут же прибежали бы к своему «принцу».
Нельзя сказать, что до сих пор я вел себя как подобает принцу. Все, что я сделал, – унизил Зилипулла, рассказал остальным, почему я ничем не могу им помочь в их борьбе с вербовщиками, а затем упал в обморок и разлегся на полу столовой. Весьма жалкое зрелище даже для такого бесполезного придурка, как я.
Но, по крайней мере, они не вышвырнули меня из своего дома. Я лежал почти там же, где и упал, – они просто переложили меня на циновку. Протянув руку, я мог коснуться стола с большим полированным изображением королевы Мудрости…
Мысль об этом напомнила мне о миске, из которой я плескал водой в лицо Советнице. Во рту у меня страшно пересохло, вероятно из-за того, что я пропотел насквозь, пока валялся без сознания – вы даже представить не можете, насколько промокла моя одежда. Я сел и придвинулся ближе к столу, надеясь, что мандазары оставили миску на ночь полной. Многие семьи на Трояне поступали именно так, на случай, если кому-то захочется пить.
Миска стояла на месте, но она была перевернута вверх дном. Блестящая поверхность стола вся была залита водой, словно кто-то опрокинул миску и не позаботился о том, чтобы вытереть влагу.
Странно.
В комнате царила почти абсолютная тьма, и лишь слабый звездный свет пробивался сквозь потолок – мандазары настроили свой купол так, что небольшой участок крыши оставался прозрачным. Я едва различал очертания окружавших меня предметов, и пока ничто не предвещало дурного.
– Мозг дома, внимание, – прошептал я. – Можешь дать немного света?
Ничего не произошло – компьютер купола не желал выполнять мои команды. Неудивительно – с чего бы мандазарам перепрограммировать дом так, чтобы я мог им управлять? Но во многих домах компьютеры позволяли кому угодно включать свет. Большинство из них обладали набором команд, считавшихся безопасными для исполнения, даже если они были отданы посторонними: разрешить воспользоваться туалетом и прочими удобствами; сказать, который час. Позволить вымыть руки. Но, возможно, мандазары настолько опасались вербовщиков, что настроили эту систему на полное неподчинение чужим.
Я прислонился к столу, думая, что делать дальше. По крайней мере, по поводу отравления ядом я мог сказать одно – оба раза, после того как проходила лихорадка, я чувствовал себя вполне нормально. Хотя,
