кроме стихийных сил природы, которыми он должен овладеть для того, чтобы они, служа его разуму и воле, облегчили его труд и жизнь. Он верит, что «существует только человек, всё же остальное — его деяние и мнение».
Это человек — человек, какого мир ещё не видел, и человек этот поставил перед собою грандиозную задачу воспитать массу трудящихся «по образу и подобию своему»; задачу эту он разрешает с отличным успехом. В конце концов, он — неоспоримое доказательство обилия творческих сил и талантов в трудовой массе.
Казалось бы, он совершенно достоин удивления и уважения всех, кому противен безобразный, цинический хаос жизни, и особенно заслуживает уважения бывших «народолюбцев», которые так охотно, с таким вкусом оплакивали страдания «меньшого брата».
Бывшие народолюбцы сделали строителя новой жизни мишенью, по которой неутомимо стреляют грязью и клеветой. Порохом для этой бесплодной забавы их снабжает пресса Союза Советов, беспощадно изображая и обличая заражённость своих людей болезнями старого быта. В газетах Союза ежедневно печатается значительное количество материала, рисующего бытовое свинство. Это — дело почтенное и необходимое. Но «свинство» служит вкуснейшей пищей для людей, уже негодных к жизни. Публицисты и фельетонисты эмиграции, смачивая слюною злорадства, пережёвывают с маниакальным сластолюбием это свинство и отрыгают свинство снова в жизнь. Тут, конечно, действует природа и привычка. Это такие люди, которым для наслаждения жизнью необходимо видеть её грязной, только при этом условии они видят себя беленькими. Во дни реакции они любили цитировать стишок: «Чем ночь темней — тем звёзды ярче», полагая, что звёзды — это они и есть. Но они — просто люди, забракованные историей, осуждённые на горестную жизнь в муках бессильной злобы. Кричат они и плюются только потому, что больше им нечего делать. Но история уже сказала им своё властное:
«Цыц!»
Не моё дело говорить о том, что другие скажут лучше меня, — о грандиозной работе, совершённой в России за истекшие десять лет.
Моя радость и гордость — новый русский человек, строитель нового государства.
К этому маленькому, но великому человеку, рассеянному по всем медвежьим углам страны, по фабрикам, деревням, затерянным в степях и в сибирской тайге, в горах Кавказа и тундрах Севера, — к человеку, иногда очень одинокому, работающему среди людей, которые ещё с трудом понимают его, к работнику своего государства, который скромно делает как-будто незначительное, но имеющее огромное историческое значение дело, — к нему я обращаюсь с моим искренним приветом.
Товарищ! Знай и верь, что ты — самый необходимый человек на земле. Делая твоё маленькое дело, ты начал создавать действительно новый мир.
Учись и учи!
Крепко жму руку твою, товарищ!
О новом и старом
Что дали женщине истекшие десять лет?
На этот вопрос внушительно отвечает цифра II съезда: 620 тысяч делегаток[6] Это значит, что в Союзе Советов женщина становится совершенно равноправной мужчине, сознательной государственной единицей, политической силой. Она быстро учится управлять хозяйственной жизнью своей страны и постепенно начинает принимать участие в решении вопросов международной политики. Голоса делегаток, рабкорок, селькорок, избачек — это уже властные голоса жизни, действительно новой. Женщина Союза Советов умеет хорошо говорить о своих нуждах; она действенно ищет путей к раскрепощению своему от каторжной работы по домашнему хозяйству; она уже входит в жизнь как хозяйка всего Советского государства. Этого ещё нет нигде в мире.
Мне кажется, что настало время, когда наши женщины могли бы от своего лица, своим языком рассказать женщинам других стран о том, чего они, женщины Союза, достигли за эти десять лет. Рассказать следует, не скрывая того, что жить всё ещё трудно, что чем больше видишь хорошего в будущем, тем тяжелее кажется сегодняшний день, хотя он уже несравненно лучше вчерашнего. Надобно рассказать и о том, как заедают, забивают женщин проклятые мелочишки жизни — кухня, теснота, старенькие привычки ко всякому мелкому дрянцу, которое будто бы немножко украшает трудовую жизнь, а на самом деле только увеличивает заботы и отводит в сторону от дела коренной ломки всех основ старого быта и от работы по строительству новой жизни.
Такой рассказ женщин Союза имел бы огромное значение для их подруг в других странах, для женщин всего мира, которым тоже пора освобождать себя из плена житейских мелочей для большого дела, так успешно начатого в Союзе Советов.
Если бы женщины других стран поняли и достойно оценили всё то, чего достигли русские, они, вероятно, поняли бы и то, чего ради их правительства готовятся к новому преступлению против трудящихся. Истребив во время 1914–1918 годов около 30 миллионов наиболее здоровых людей, они снова думают начать бойню, снова хотят уничтожить миллионы рабочих и крестьян. И это — только для того, чтобы поддержать изгнивший «старый порядок» жизни, — порядок, при котором большинство живёт во власти меньшинства, а женщины служат почти домашними животными государства и семьи.
Женщинам Европы и всего мира пора понять, что война против Союза Советов есть война против всех трудящихся земли нашей, что это — война против их отцов, мужей, братьев, детей, война за утверждение экономического рабства.
Указать на подготовку новой войны и на её значение для трудящихся — прямая обязанность женщины Союза Советов. Обязанность перед государством своим и перед своими детьми, которые растут не для истребления их на новой бойне, желаемой капиталистами, а растут как необходимые всему миру строители новой жизни.
Лет сорок назад мой учитель и друг Михаил Ромась сказал мне: «Вчера, в дождь, когда я чинил печку в бане, в предбаннике мальчишки хвастались друг перед другом: чья мать больнее дерётся? Один говорит: «Меня моя мамка молочной крынкой по башке хватила, так я — с ног долой». Другой — не уступил: «А меня — скалкой; скалкой больнее!» Затем все согласились, что чаще и злее всех матерей дерётся Иванкина мать. Посмотрел я на Иванку: светловолосый, мохнатенький такой, мордочка умная, глаза — сердитые. Да. Так они хвастались матерями, как злыми собаками. Вот она, какова жизнь, Максимыч! Тут всё так поставлено, что и ребят жалко и баб нельзя винить, — истерзаны они каторжной работой своею до потери души. А с другой стороны — каковы же будут люди из детей, которые родятся и живут в тяжесть матерям? Из детей, которых некогда любить, а бьют — чем попало? Вот и подумайте: верно ли, что эдакую жизнь надо ломать?»
До этой беседы я уже и сам хорошо видел, что матери бьют детей за то, что отец получку пропил, хлеб плохо испёкся, коршун цыплёнка унёс, куры в огороде грядку изрыли, кошка разбила горшок. Бьют за разорванную рубашку или штаны, за потерянную копейку, за всякий грошовый ущерб нищенскому хозяйству, которое баба ведёт, напрягая все свои силы до одури, до преждевременной старости. Бьют не потому, что дети в чём-то виноваты, а лишь для того, чтобы «зло сорвать». Ужас каторжной бабьей жизни я наблюдал давно и в городах и в деревнях. Знал, что нередко в деревнях матери до того доходят, что, когда у соседей дифтерит убивал ребёнка, мать вела своих детей прощаться с умершим для того, чтобы её ребятишки заразились от покойника и тоже перемерли. Зараза дифтерита прилипчива, передаётся легко, и бывали случаи, когда мать, выпросив рубашку умершего от заразы, надевала её на своих детей. Надо быть замученной до безумия, чтобы так убивать своих детишек, а это, говорю, делалось при старом порядке, при самодержавии, которое, хотя и развалилось, но оставило по себе немало всякого гнилья.
