сделали того, что вы сделали. Это несомненно. Я не знаю, но надо как-то лучше подходить.
Вот вы находите возможность относиться ко мне хорошо, а почему вы относитесь друг к другу хуже? (Смех.) Это не смешной вопрос, это естественный вопрос. Что из того, что я написал двадцать книг? Литература есть такой же труд, как всякий другой труд. Хороший труд, но ведь производство хирургических инструментов [тоже] очень хорошее [дело] и очень трудная штука. В чём тут дело? Нет, относиться друг к другу надо мягче.
Вам нужно иметь перед собой какое-то зеркало, вам нужно иметь перед собой то, глядя на что вы лучше могли бы видеть, что вами сделано, что вами делается и что вы должны сделать. И не в одной области, а во всех областях. Вы должны создать орган, который всегда смог бы охватить, что делается во всех областях каждой данной точки нашей страны. Что делается в музыке, в прядильном деле — и всюду, в науке и т. д., — одним словом, всюду.
Видите ли, несомненно, что случилось какое-то удивительное совпадение. Несомненно, что одна из величайших, единственно великих идей — идея коммунизма — упала на какую-то чрезвычайно плодотворную почву. Очевидно, [что] при тех условиях, в которых вы жили, в такой короткий срок объять и поднять столь великую тягу, которую поднял рабочий класс, — это можно только при какой-то удивительной талантливости.
Вообще хочется чего? Я там жил вдали от России, слушал, читал газеты, книги, письма, я воображал себе, правда, смутное представление было о том, что есть сейчас в России. А вот теперь это представление ясное. Я уже поговорил со многими, многих видел, ко многому присмотрелся. Это — другой народ. Это — не тот народ. Это не тот народ, который я знал, не тот, о котором я писал, — другой. Этот народ должен и может создать своих писателей и создаст. Он должен и может сделать всё, что он хочет, он сделает.
Дорогие товарищи, на Красной площади лежит Владимир Ильич Ленин. Здесь сидит коллективный Ленин. Этот Ленин должен как-то углубиться, он должен создать много Лениных, таких огромных, таких великих, таких настоящих, массовых, громадных Лениных. Должен создать, — вот что я вам скажу, товарищи.
И вот то, что вы должны создать и что вы можете создать, — это должно заставить вас относиться друг к другу лучше, чем вы относитесь. Цените выше друг друга. Вы достойны высокой оценки. Вы поверьте мне, я не преувеличиваю. Это вам говорит не художник и не литератор, вам говорит простой рабочий русский человек. (Бурные аплодисменты.) Это всё, товарищи. (Громкие аплодисменты, переходящие в овацию, оркестр играет «Интернационал».)
Письмо в редакцию газеты «Рабочая Москва»
Уважаемый т. редактор!
Будьте добры напечатать в «Рабочей Москве» прилагаемое письмо, не внося в него никаких изменений и поправок. Прошу Вас напечатать и мой ответ автору письма.
«Дорогой Алексей Максимович Женщина пролетарка к тому ж сейчас нахожусь безработной просит тебя не уезжать в Италию откажись от своей виллы будь настоящим пролетарским писателем и настоящим другом пролетариям всего мира если тебя щятают сейчас за границей что ты заболел большевизмом то болезнь большевизма самая здоровая в мире через болезнь большевизма человек делается самим здаровым сильным и новим человеком мы пролетари советской страны через большевизм идем к новой и светлой жизни и тебя дорогой наш друг завем итти понашему по пути пролетариев всего мира ибо этот истенний путь Гниль буржуазного прошлого на чисто мы еще не смели надеюсь Алексей Максимович ты останишся снами и поможеш нам домести оставявшею буржаазией вонючею нечесть и тогда пролетариат всего мира вздахнет свободной грудью Дорогой Алексей Максимович не обежайся на откровенность женщины пролетарки я также люблю тебя как брата и человека всем своим сердцем как любят тебя пролетариат всего мира Дорогой Алексей Максимович убедительно прошу как искренно любящая тебя сестра удели менутку ответа в рабочей Москве останишся ты с нами или нет, будь снами искренним и откровенным как мы больные большевизмом умеем каждому сказать правду в глаза но правду мы говорим тогда когда унечтожено бревно из своего глаза ибо з бревном в глазе показывать на сучек другова глаза это есть неправда и так дорогой брат Алексей еще стобой хотелось бы побеседовать но довольно если будиш мне отвечать то пиши в рабочею Москву безработной женщине, желаю тебе быть сильным здаровым любящая тебя безработная.»
Товарищ Безработная!
Сердечно благодарю за Ваше письмо, в котором я хорошо чувствую силу духа настоящей пролетарки- большевички. Получить такое письмо — большая радость. За эти дни я видел много прекрасной, творческой работы, много достижений, которые удивили и взволновали меня. Да, русский пролетариат может и умеет работать, да, он хорошо понимает, как надобно строить социалистическое государство, и строит его вопреки усилиям внешних и внутренних врагов повредить, помешать ему. Только люди, ослеплённые злобой, не видят этой чудесной работы. Но, товарищ, вижу я и теневые стороны жизни, чувствую и усталость работников и уныние, которое овладевает некоторыми из них, чувствую и холодные мещанские струйки в горячей атмосфере труда и творчества пролетариата. И если для борьбы с отрицательными явлениями жизни мои силы признаются Вами и подобными Вам нужными в Стране Советов, я, разумеется, останусь с такими, как Вы. Однако на зиму я, вероятно, уеду в Италию, где мною не кончена литературная работа, кончить которую здесь я не могу. Кстати: у меня там нет своей виллы. У меня никогда не было и не будет своих домов, своей «недвижимой собственности».
Ещё раз — спасибо Вам, товарищ, за дружеское письмо.
Ответное слово [на торжественном заседании ЦБК]
Прежде всего, уважаемые товарищи, благодарю вас за честь, что вы выбрали меня членом вашей огромной краеведческой семьи. Благодарю вас. Я всё-таки думаю, что основной моей работой, работой всей моей жизни, было не краеведение, а человековедение. (Аплодисменты.) Отнюдь не значит, что этим я умаляю значение краеведения, я только хочу сказать, что я начал жизнь среди людей, которые очень быстро заставили меня догадаться о том, что эти люди не могут написать книг, которые я читал, и что в книгах, которые я читал, нет этих людей. Отсюда явился совершенно естественный логический вывод — где-то есть какие-то другие люди, которые пишут книги и о которых пишут книги. Земляки мои не должны обижаться за это на меня, так как это было в ту пору, когда земляков, которые здесь присутствуют, не было ещё на земле, не было. Те мои земляки были очень скучны… Однажды один из квартирантов дома, где я жил, полковой священник Соловьев на жалобу одного гимназиста, покушавшегося на самоубийство, ответил таким утешением: «Живи, как зерно в мешке зерна». Вот. Так я думаю, что такие люди внушили мне очень рано догадку, что где-то есть другие люди, которые пишут книги, форсунки делают. В нашем городе ходил по улице человек с рыжей лисьей бородкой и в криво надетом картузе, и все говорили, что он делает форсунки, и это сделало то, что этот человек чем-то отличается от всех других. Звали его Василий Иванович Калашников. И многое намекало мне, что возможны другие люди; и вот я начал присматриваться, искать, как их найти? И таким Диогеном без фонаря я ходил лет пять, от двенадцати до семнадцати лет, потом — Казань, потом я стал встречать людей, которые действительно были — другие люди, у них были какие-то другие мечты, они говорили о другом, они думали о неизвестном мне — о народе, что они видят его — как на ладони, сколько земли ему не хватает, сколько лошадей надо. Они заботились не о пирогах, к обедне не ходили и так далее и так далее. О том, как я жил, много уже писали, мне, собственно, не о чем говорить; я читал, читаю и думаю, понимаете, что, пожалуй, это не я (Аплодисменты), очень похоже, но как будто — о моём брате.
А если говорить о настоящей серьёзной дороге, то надо перейти к текущим дням: десять —
