Так прошли годы. Она плавала со своей давней подругой Рут Томас, библиотекаршей, на лайнере «Либерте» в Европу, и они провели месяц во Флоренции и месяц на острове Рай в домике по соседству со старым жилищем Генри Джеймса, что стоит у ограды деревенского кладбища. Испытала немало горя: смерть друзей, их родителей, их детей, несчастья учеников — и множество разочарований; но все-таки жизнь была к ней милостива. Она вставила себе новые зубы, исправила прикус и продолжала работать, преподавать, читать книги и путешествовать, поддерживая близкие отношения со всеми, кого любила, и постепенно, сама того не подозревая, стала и вправду красивой. Поняла она это только тогда, когда Феррис Паркс, профессор математики в Беннингтонском колледже и вдовец, которого она до этого часто встречала на концертах — он немного напоминал ей Грегори Пека, — в один прекрасный вечер пригласил ее пообедать. Она покраснела, будто маков цвет, — так он ей, во всяком случае, потом рассказывал. Последовал, выражаясь в духе дурных романов, «вихрь ухаживания» — и они поженились. Они прожили в браке восемь лет, счастливейших в ее жизни, играли с друзьями в бридж, пили херес с Горасом и Салли Эббот, во время каникул ездили в Европу или в Японию. А потом, возвращаясь зимним вечером из города, Феррис погиб на перевале в автомобильной катастрофе. Жизнь ее угрожающе покачнулась. Может быть, если бы не Горас и Салли, она бы не пережила потери.
Все это происходило, разумеется, много лет назад. Теперь Эстелл была старуха. Восемьдесят три года.
Она еще раз, твердо, но не повелительно, постучала в дверь Джеймса Пейджа. Из-под крыльца на нее, склонив голову набок, смотрела курица.
3
— Здравствуй, Джеймс, — с улыбкой сказала Эстелл. Она вытянула шею и заглянула в кухню. — Да ты, я вижу, ужинаешь? Прости, ради бога.
— Нет, кончил уже, — ответил он. И посторонился, пропуская ее в дверь.
Его дочь Вирджиния открыла дверь с лестницы и вошла в кухню. На ней лица не было.
— А-а, Вирджиния. Здравствуй, здравствуй, — сказала Эстелл.
— Эстелл? Вот мило, что заехали. — Она вымученно улыбнулась.
Эстелл приветливо улыбнулась в ответ, хотя она, конечно, не настолько выжила из ума, чтобы не понять, что у них в доме что-то неладно. Тяжело опираясь на две палки, она проковыляла с порога на середину кухни, и Джеймс теперь смог закрыть за ней дверь.
— Ох, до чего же у вас хорошо, тепло, — проговорила Эстелл. — На дворе такой холод.
— Знаю, — буркнул Джеймс. — Был.
Она взглянула на него искоса и снова улыбнулась.
— А Салли дома, Джеймс?
— Сейчас я ей скажу, — поспешила отозваться чуть не со стоном Вирджиния и бросилась обратно к лестнице.
Эстелл медленно, тяжело упирая в пол резиновые наконечники палок двинулась к кухонному столу. Джеймс провожал ее, неловко протянув руку, но так и не коснувшись ее локтя. Вид у него, она сразу заметила, был сумрачнее некуда. Она обернулась к нему с улыбкой.
— Тетя Салли! — позвала Вирджиния с нижней ступеньки. — Спустись, пожалуйста. К тебе гости.
До Эстелл донесся сверху невнятный мужской голос. Но Вирджиния, что-то отвечая, закрыла за собой дверь из кухни.
Джеймс принес для Эстелл стул с высокой спинкой. Она сцепила загнутыми ручками свои темные палки, прислонила к столу и медленно опустилась на стул.
— Вот так, — поощряюще пробормотал Джеймс. — Эдак оно будет лучше.
Руками в перчатках она ощупала позади себя сиденье, уперлась и потихоньку, с бьющимся сердцем, откинулась на спинку.
— Уфф!
Ну, все в порядке. Она улыбнулась. Джеймс придвинул ее, словно на каталке, поближе к столу.
— О господи! — вздохнула она и засмеялась.
Он обошел угол стола и взял свою тарелку и стакан.
— Тебя племянник привез? — спросил он.
— Да, внучатый племянник, — ответила она. — Теренс.
Джеймс, хмурясь, разглядывал стакан и тарелку.
— Не дело это, что он там в машине дожидается.
Он отнес тарелку и стакан в раковину и пустил воду. Нагнувшись, стал мыть, вернее, полоскать под горячей струей, скрючившись, а Эстелл с задумчивой улыбкой смотрела ему в спину, крест-накрест перечеркнутую серыми подтяжками.
— Ты насчет Теренса не беспокойся, Джеймс. У него там радио есть, ты же знаешь. — Она прислушалась к невнятному разговору за закрытой дверью. — Салли что, больна?
— Нет, просто дурь напала, — ответил он.
И не столько эти его слова и тон, которым они были сказаны, сколько сама его поза — так, бывало, перед ней стоял какой-нибудь ее старшеклассник, негодуя на несправедливости и придирки, — побудила ее переспросить участливо:
— Она что же, на тебя рассердилась, Джеймс?
— Забастовку объявила, вот что. — Он поставил тарелку, стакан и ножик с вилкой в сушилку возле раковины. — Заперлась у себя в комнате. Что ты на это скажешь? — Он повернулся и посмотрел на нее, ну прямо рассерженный осел. Эстелл только улыбнулась растерянно, и тогда он достал из кармана рубахи трубку и табак в ярко-красной фольге и неловкими, будто деревянными пальцами набил полную чашечку. Эстелл сняла перчатки, тактично давая ему этим понять, что она сама займется его делами, и пусть он лучше не спорит. Пальцы у нее были маленькие, скрюченные, но еще двигались, действовали, даже за фортепиано, хотя уже далеко не так, как когда-то. Джеймс подошел к столу. Согнутый в пояснице. Старый.
— Бедная Салли, — сказала она, вспомнив, что он сделал с ее телевизором. — И Джеймс тоже бедный. Давно это она бастует?
— Две ночи и два дня.
Эстелл округлила глаза:
— Надо же.
В эту минуту распахнулась дверь с лестницы, и выглянула Вирджиния с притворной улыбкой на лице. Улыбка тут же пропала.
— Отец? — только и произнесла Вирджиния. И метнула виноватый взгляд на Эстелл.
— Она спросила про Салли, и я ей сказал. А что, неправильно сделал?
— Не надо стыдиться, Джинни, — поспешила успокоить ее Эстелл. — Такие вещи бывают. Ты не должна винить своего отца. И тетю Салли тоже. Этому я научилась, работая в школе: искать виноватых — бесполезная трата времени. Как ни поверни, все равно кто-то останется обижен. И по-своему справедливо. Это уж непременно. — Она улыбнулась Вирджинии, потом Джеймсу. — Так что давайте уговоримся, что виноватых нет, и попробуем все уладить.
Джинни неуверенно — не то обиженно, не то сокрушенно — шагнула от порога.
— Это все хорошо на словах, — сказал Джеймс. — Со школьниками, может, оно так и надо. Но тут у тебя ничего не выйдет, вот увидишь.
Он раскурил трубку.
— Джеймс, ну что ты говоришь? — с укором, будто огорчившему ее любимому ученику, произнесла Эстелл.
— Папа, пойми ты наконец, — простонала Вирджиния.
