Поначалу большинство из нас рассматривали эту проблему как второстепенную. Если мы не знали, где находился Вевак, что тут поделаешь? Мы могли обратиться к более заманчивым пунктам, доложить об этом и проследовать туда. Однажды вечером в кают-компании эта проблема предстала перед нами в другом свете. Маш, Дик, Роджер, Хэнк Хендерсон и я рассматривали карты, высказывая предположения, в какой крохотной бухте побережья может быть Вевак, когда Маш невинно спросил, что мы понимаем под словом «рекогносцировать».
– Ну как же, – сказал я, – это означает, что мы осторожно осматриваем район, издалека, со стороны моря, через перископ, в подводном положении.
Маш усмехнулся:
– Нет, парень. Единственный способ, которым можно рекогносцировать гавань, – это войти в нее и посмотреть, что там находится.
Роджер, Хэнк и я в ужасе переглянулись. Теперь было ясно, что наш капитан переходил от опрометчивости к безрассудству. Потому что субмарина, как в то время знал каждый, была глубоководным кораблем, которому для того, чтобы эффективно действовать, требовались океанские просторы и большая водная масса под килем. А гавани в лучшем случае ненадежны, даже если вы заходите в них на надводном судне, управляемом опытным лоцманом, имеющим в своем распоряжении новейшие карты. Было бы безумием для «Уаху» погрузиться и войти в неприятельскую гавань, само местонахождение которой на карте нам было неизвестно.
В дальнейшем подводные лодки проникали в гавани, но чтобы какая нибудь делала это в то время, никому из нас известно не было, и это противоречило всяким сложившимся на «Уаху» традициям. Наш командир, ухмыляющийся нам из-под своего вздрагивающего носа так, будто он только что рассказал нам смешную историю, уверял нас, что мы сделаем это и нам чертовски необходимо выяснить, какая из гаваней Вевак, или же он выберет ту, которая, вероятнее всего, окажется искомой, и войдет в нее.
После того как разнеслась весть о позиции, занятой Машем в этом вопросе, поиски карты, где могла бы быть гавань Вевак, явно активизировались. И наконец, именно «ищейка» Китер, помощник трюмного машиниста, увидевший первую жертву «Уаху», пришел на помощь. Однажды поздно вечером я проходил по машинному отсеку, когда увидел Китера, уткнувшегося в какую-то книгу. Он посмотрел на меня, схватил за руку и, перекрывая рев моторов, крикнул:
– Э, мистер Грайдер, это что, Вевак, к которому мы идем?
Я выхватил у него книгу. Это был австралийский учебник по географии для высшей школы, который он купил, когда мы были на отдыхе. Он открыл ее на странице с картой Новой Гвинеи. И в самом деле, там, на северо-восточном побережье, был крохотный пункт с названием Вевак.
Всего пару месяцев назад идея войти во вражескую гавань при помощи учебника географии для вузов показалась бы мне слишком абсурдной даже для того, чтобы быть забавной. Теперь я чуть ли не в объятиях сжал книгу и бросился с ней в кают-компанию так, будто в ней был ключ к уничтожению всего японского военного флота.
Маш бросил на нее взгляд и достал наши карты. В кают-компании закипела бурная деятельность.
На одной из наших карт было место, которое как будто соответствовало широте и долготе Вевака, обозначенного в книге, но даже это нам не особенно помогло. На нашей большой карте район Вевака занимал пространство размером с визитную карточку, едва ли она могла служить достаточно подробным путеводителем для захода в гавань. Однако то, что теперь мы напали на след, при решимости Маша во что бы то ни стало войти в Вевак казалось нам намного лучшим вариантом, чем совсем ничего.
Дик О'Кейн и рулевой по фамилии Крауз взяли инициативу в свои руки. Сначала Крауз скопировал район с нашей карты на куске туалетной бумаги. Затем мы взяли мой старый фотоаппарат «Графлекс» и использовали его в качестве увеличителя, а корабельную сигнальную лампу – в качестве проектора. Мы закрепили это устройство на столе кают-компании и спроецировали увеличенное изображение на большой лист бумаги, развернутый на полу. Затем, погасив весь лишний свет, Дик и Крауз перенесли спроецированные линии на новый лист, и у нас получилась карта. Возможно, она заставила бы ужаснуться картографа, но это было значительным преимуществом по сравнению с полным отсутствием карты.
То, что предстало нашему взору, было грубым чертежом не гавани, а рейда с островками со всех четырех сторон, и один из островов имел название Машу. При всеобщем торжестве это было расценено как добрый знак удачной охоты. И когда я вновь собирал свой «графлекс», у меня невольно мелькнула мысль о том, что он тоже был предзнаменованием. Этим фотоаппаратом пользовались в Первую мировую войну мой отец и его друг и напарник – летчик Эллиот Спрингс. Мой отец был убит в бою, а Эллиот сохранил фотоаппарат и передал его мне на память. Я всегда хранил его как сокровище и называл себя корабельным фотографом для того, чтобы взять его с собой на «Уаху». Когда я подумал, что карта, нарисованная с помощью старой фотокамеры, которой пользовался мой отец более четверти века назад на другом конце света в другой войне, приведет нас в гавань Вевак, я тоже начал верить, что за третьим выходом «Уаху» в боевой поход стоит какая-то воля рока.
Так что в остающийся отрезок времени мы планировали, обсуждали и готовились. Каждая обрывочная информация, которую нам удавалось получить о Веваке, переносилась на нашу карту. В конце концов все выглядело так, что проникновение в гавань могло быть осуществимым. Там было достаточно много места; в большинстве мест гавань была около двух миль шириной, и мы полагали, что глубина в большинстве участков составляла порядка двухсот футов. Маш был в восторге. Он игнорировал неопределенности и сосредоточивался на том факте, что глубина будет достаточной, если мы правильно выберем место, и на безошибочных ориентирах, если мы сможем вовремя определить их, чтобы использовать.
В том полушарии стояло лето, и солнце поднялось рано. Мы выбрали такую скорость движения, чтобы прибыть в Вевак как раз до рассвета 24 января. В три тридцать утра, как только засеребрился восточный горизонт, мы погрузились за две с половиной мили от входа в гавань и проследовали в подводном положении в Вевак.
Фактически туда вело несколько входов, но мы были уверены только в одном. Гавань простиралась на девять миль вглубь от этой точки. Мы приблизились, обогнув западную оконечность одного из островов, чтобы обследовать залив с внешней стороны, но, прежде чем Дик смог увидеть что-либо еще, он обнаружил в перископ два торпедных катера, следовавших в нашем направлении. Не время было показываться маленьким катерам, и мы погрузились, выждали немного и вновь попытались обследовать залив.
На этот раз торпедные катера ушли. Поодаль находился маленький буксир с баржей у борта, но больше никаких судов не наблюдалось. Мы стали искать в другом месте, в проливе между двумя островами, и Дик увидел нечто похожее на радиомачту на дальней стороне третьего острова. Маш предложил нам сделать круг, чтобы получше все осмотреть, но на этот раз на нашем пути появился риф, мешая ходу лодки.
Мы потратили все утро, пытаясь выяснить, что и как в этой гавани и где безопасные воды. Когда Дик заметил светлые пятна воды, мы отметили их на нашей карте как мелководье. Время от времени мы отмечали карандашом ориентиры. Один из них назвали «пункт берегового наблюдения».
Сильное течение в южном направлении создавало нам проблемы с того момента, как мы вошли в гавань, и именно этому течению обязано своим существованием название «пост берегового наблюдения». Оно пригнало нас близко к посту, на котором мы из боевой рубки, поочередно вставая к перископу, видели японского наблюдателя в белой рубашке, сидящего под кокосовой пальмой. Мы и в самом деле видели его так ясно, что я уверен, мог бы узнать его, встретив на следующий день на улице.
Кроме этого редкого случая для всех членов экипажа посмотреть в перископ, все наблюдения вел Дик О'Кейн. У Маша была уникальная теория: он полагал, что старший помощник, а не командир должен управляться с перископом во время сближения и атаки. Это, как он объяснял, ставило командира в более выгодное положение для того, чтобы правильно учитывать все возникающие факторы, лучше выполнять свои обязанности в боевой рубке и более хладнокровно принимать решения. Нет сомнения, что это была превосходная теория, и она прекрасно его устраивала, но мало найдется таких командиров, как Маш, которые столь безоговорочно доверяли подчиненному, что оставляли за перископом в кризисные моменты.
Теперь же Маш был в своей стихии. Опасность, пыл преследования противника – разве это не счастье? При всем нашем внутреннем напряжении нам удавалось отражать его настрой. Атмосфера в боевой рубке была скорее под стать энтузиастам поискового отряда, чем условиям смертельно опасной рекогносцировки.
