«тритон» высокого ранга (Маш и Дик О'Кейн уже испытали это ранее), я был избран первой жертвой. Мне завязали глаза и подвергли обычным унизительным испытаниям, связанным с такого рода церемониями. Они состояли в том, что испытуемый должен был есть какую-нибудь отвратительную смесь, подвергаться электрическому удару, целовать смазанный жиром живот Pay. А меня посадили в кресло, и я услышал стрекотание парикмахерских ножниц. Это был момент, к которому я так хитроумно готовился. Я отпраздновал пересечение экватора с потрясающим впечатлением.
– Срезайте мои волосы, если хотите, – умолял я, – но не трогайте мои усы. Пожалуйста, не трогайте усы!
Злобность некоторых людей так велика, что почти невероятна. Они сделали как раз то, о чем я просил.
Самый великий для «Уаху» день начался с теплого и ясного утра. Симонетти и я стояли на вахте, подставив легкому бризу лицо. Обсуждая прошедший праздник Нептуна, мы были согласны с тем, что ночь посвящения в «тритоны» была тяжелым испытанием, но что у нас будет масса времени для того, чтобы расслабиться по пути на базу. Вахта почти закончилась. Я размышлял над тем, что у нас будет на завтрак, когда, осматривая в бинокль горизонт, заметил над горизонтом дымок.
Дым – это то, к чему подводники с симпатией относились во время войны. Большой слабостью японского торгового флота было то, что его суда всегда дымили. Почти каждый раз мы обнаруживали их по столбу дыма над ними – это давало нам громадное преимущество, потому что означало, что совершенно невидное на горизонте судно, причем идущее курсом не на сближение с нами, могло быть засечено, преследуемо и потоплено.
Маш поднялся наверх, и мы начали следить в надводном положении. Пока что мы понятия не имели, какую затеваем игру, но никто из нас не сомневался в том, что достигнем успеха. Вевак был залогом этого для нас.
Скорость и курс были заданы таким образом, чтобы опередить цель, и мы принялись рассуждать о том, оставляет дым одно судно или их два. Наконец мы решили, что их два. И в самом деле, спустя сорок пять минут, когда мы вышли на позицию, порядочно опередив противника по курсу его следования, мачты двух судов появились на горизонте. Мы открыли клапаны балластной цистерны, ушли под воду и оставались там в ожидании добычи.
Было что-то необычное в этой ситуации. Они шли курсом, который никуда не вел, и делали десять узлов, даже не совершая зигзагообразных движений. Это были крупнотоннажные грузовые суда; они шли безо всякого сопровождения. А ближайшая суша была на расстоянии пары сотен миль. Обсудив все это, мы решили, что они поджидают потопленный нами в Веваке эсминец, который сопровождал бы их до Новой Гвинеи.
Если это было так, то дерзкая операция Маша, проведенная два дня назад, теперь оправдалась, потому что суда оказались совершенно не готовы к тому, что могут быть атакованы в этих водах. Полные зловещей радости, мы пошли на сближение.
Наш план состоял в том, чтобы занять позицию на дистанции в тысячу ярдов в стороне от пути движения судов и подождать, пока пройдет первое из них. Притом что оно окажется у нас по курсу с правого борта, а второе судно – с левого борта по курсу. Мы могли выпустить первые три торпеды, руководствуясь датчиком правого угла гироскопа, быстро перевести последние три торпеды на датчик левого угла гироскопа и поразить обе цели. Но этот способ сближения требует абсолютно точного расчета по времени, а мы переоценили скорость цели, когда выходили на позицию, использовав самый быстрый из способов наблюдения в перископ. Вдруг мы поняли, что подходим слишком близко; расстояния не хватит для того, чтобы нашим торпедам встать на боевой взвод, прежде чем они поразят цели. Нам нужно было отойти подальше и поскорее. И в последнюю минуту, как часто случается, тщательно составленные планы были заменены наспех подготовленными: мы должны были развернуться, отойти от них и выстрелить из наших кормовых аппаратов. А поскольку на корме были только четыре аппарата, это означало, что шансов поразить цель было в два раза меньше.
Для того чтобы реализовать новый план, потребовалось одиннадцать минут. Затем при хладнокровной и невероятно быстрой работе Дика на перископе мы выстрелили двумя торпедами по первому судну, за семнадцать секунд сделали новые расчеты и выпустили две другие торпеды по второму судну, разворачиваясь в тот момент, когда ушла четвертая торпеда таким образом, чтобы навести оба носовых аппарата по пеленгу.
Это было сделано слишком поспешно для того, чтобы можно было говорить о высокой точности. Тех нескольких секунд, в которые происходила смена целей, просто не хватило бы для того, чтобы использовать гироскопический датчик и регулятор угловых скоростей, производя расчет на новый торпедный выстрел при помощи вычислительного устройства. Поэтому, в то время как первые две торпеды поразили цель в нос и корму, третья прошла перед второй целью. Но четвертая поразила ее.
Три из четырех торпед попали в цель! В боевой рубке все бурно выражали восторг, в то время как мы опустили перископ в завершение операции. Она продолжалась в течение четырех минут; затем Дик вновь прильнул к перископу, выдвинул его и доложил обстановку:
– Первое судно… Оно кренится на правый борт, и корма уходит под воду… Даю обстановку, еще одно судно – оно идет на нас, но медленно. Даю обстановку… Судно, курсовой угол девяносто по правому борту, дистанция тысяча восемьсот.
Помню чувство раздражения от слов Дика, раздражения им, а не перспективой иметь дело еще с одной целью. Потому что, в то время как он четко доложил о трех судах, все мы знали, что там наверху их было только два.
Однако их все-таки оказалось три. Мы попадали в переделку такого рода, когда Маш был абсолютно в своей стихии, – то есть оказались в суровой и обескураживающей ситуации. Было подбитое судно, двигающееся прямо на нас, видимо с намерением протаранить, в то время как за ним, по-прежнему следуя первоначальным курсом, шло еще одно крупное судно, и Дик добавил, что это мог быть транспорт.
– Пусть оно будет нашей следующей мишенью, – сказал Маш.
Так что, в то время как второе судно неумолимо приближалось к нам, мы, оставаясь на перископной глубине, быстро провели расчет на третью цель и выпустили три торпеды из носовых аппаратов. Дик не обращал перископ на контратакующий корабль до тех пор, пока не убедился, что две из трех торпед попали в цель.
А тот все приближался, немного виляя, но был уже довольно близко.
– Прямой наводкой?
– Прямой наводкой!
«Какой смысл овладевать новой техникой, – наверное, думал Маш, – если ее не практиковать».
Мы сделали по судну два выстрела из носовых аппаратов. Один из них поразил цель, но корабль неотвратимо приближался. Еще до конца дня мне пришлось отдать должное капитану грузового судна, давая ему более высокую оценку, чем любому другому командиру неприятельского корабля, которому когда-либо приходилось противостоять.
Он едва не снес нашу боевую рубку. Мы ушли под воду как раз вовремя, прошли футов сто, резко повернули влево, избежав столкновения с ним.
А теперь, когда мы стали слепы, в окружающей нас акватории творилось что-то невообразимое. Взрывы гремели со всех сторон. Были ли это взрывы глубинных бомб или же разорвавшихся паровых котлов, мы так и не узнали. Как бы то ни было, «Уаху» ничего не оставалось делать, кроме как оставаться на глубине, кренясь и вздрагивая до тех пор, пока не были перезаряжены ее торпедные аппараты, но один из них пустовал. У нас теперь оставалось только девять торпед.
Еще через восемь минут Маш вернул нас на перископную глубину. Первое подбитое нами судно затонуло. Второе, которое едва нас не протаранило, все еще двигалось, но очень медленно, с очевидными неполадками рулевого управления. Третье, а это был транспорт с войсками, как и предполагал Дик, остановилось, но все еще оставалось на плаву.
– Давай прикончим его. – Какое-то жестокое веселье слышалось в команде, отданной Машем. Оно испугало бы любого из нас, будь мы сторонними наблюдателями, а не участниками.
Теперь наступил момент выполнения одной из самых деликатных, мучительных и безжалостных из всех обязанностей подводника, которую он призван исполнять: маневрирование для нанесения убийственного
