Казалось, сам воздух возвещал приближение Англии, хотя до входа в Мерсей оставался еще едва ли не день пути. Мориарти понимал, что это всего лишь игра воображения, но что-то входило в него с дыханием, разносилось с кровью по телу и отзывалось волнительной дрожью. Он прислонился к поручням, вглядываясь в раскинувшееся впереди сияющее безбрежье моря, — неподвижная, одинокая фигура в застегнутом на все пуговицы пальто с поднятым воротником, рука в перчатке на спасательном круге с красной надписью «Аурания. Кьюнард».
Он был в своем естественном обличье, и многие наверняка бы удивились, узнав, что этот плотный, статный, широкоплечий мужчина может с помощью макияжа и нехитрых приспособлений без особого труда перевоплотиться в высокого, сгорбленного, сухощавого человека с большой лысиной и глубоко запавшими глазами, человека, в котором просвещенная часть общества узнала бы знаменитого профессора математики, оскандалившегося преподавателя, ушедшего в отставку, чтобы прославиться уже на другом, криминальном поприще, человека, названного «Наполеоном преступного мира».
А еще они вряд ли поверили бы, что в Вашингтоне и Сан-Франциско его знали как рыжеволосого британца, сэра Джеймса Мадиса, и представительного, влиятельного гостя из Франции, Жака Менье.
Тем не менее все эти люди были воплощениями одной и той же личности, одного ума и тела — хитрого и ловкого Джеймса Мориарти, младшего из трех братьев Мориарти, более известного преступному сообществу Европы под кличкой Профессор.[7]
Штурвальный на мостике слегка подкорректировал курс, и деревянная палуба под ногами едва ощутимо задрожала, а Мориарти подумал, что вот так же, как рулевой, и он вскоре, как только ступит на британскую землю, изменит жизнь и судьбу нескольких людей.
Да, нужно признать, случится это немного раньше, чем он планировал. Еще бы год, и его состояние удвоилось. Впрочем, жаловаться было не на что, поскольку сумма, снятая в свое время с банковских счетов в Англии и Европе, и без того возросла вчетверо. Сначала благодаря «Мадис компани» в Нью-Йорке, потом — за счет мошеннических операций в Сан-Франциско.
Он снова потянул носом воздух, с почти чувственным удовольствием вбирая знакомую сырость. Во время этой, второй со времен Рейхенбахского водопада, ссылки ему очень недоставало Англии, в особенности Лондона с его привычным запахом дыма и сажи, шумом кэбов, криками продающих газеты мальчишек и уличных торговцев, звуками знакомой английской речи — арго близких ему людей.
Но и за границей время прошло не впустую.
Взгляд, скользнув по искрящейся под лучами солнца воде, ушел к горизонту. Он и сам считал себя в некотором смысле глубоководным хищником, кем-то вроде акулы. Большой, молчаливой, быстрой, всегда готовой вцепиться в добычу.
Профессор вспомнил, как они обошлись с ним, эти четверо повелителей преступного мира Европы, всего лишь два с половиной года назад бывшие его гостями в Лондоне, и по жилам прокатилась горячая волна гнева.
Они приехали тогда по его приглашению — здоровенный немец Шлайфштайн; француз Гризомбр с походкой учителя танцев; плотный, солидный итальянец Санционаре, и тихий, скрытный испанец, Эстебан Зегорбе. Они явились с дарами, выказав уважению как ему лично, так и его мечте об огромной криминальной сети, которая опутала бы всю Европу. Но потом — из-за малюсенькой ошибки с его стороны и вмешательства этого проклятого Кроу — все вдруг изменилось. Не прошло и месяца с тех пор, как эти люди клялись в верности идеям всеевропейского хаоса, и вот они же отказали ему в помощи и содействии.
Да, Гризомбр помог выбраться из Англии, но очень скоро дал понять, что ни он сам, ни его сообщники в Германии, Италии и Испании не готовы предоставить беглецу убежище или признать его главенство.
Вот так и умерла мечта. Что ж, кое-какой урок он все же для себя извлек: поступавшие из старого мира сообщения, рассказывали одну и ту же печальную историю мелочных дрязг, ссор и полного отсутствия какого-либо контроля.
Новый план рождался постепенно, в то самое время, когда сэр Джеймс Мадис сколачивал новое состояние в Нью-Йорке, а Жак Менье чуть позднее в Сан-Франциско. Конечно, было бы намного легче просто вернуться в Лондон, утвердиться на прежнем поприще и затем организовать, осторожно и незаметно, не привлекая к себе внимания, четыре одновременных убийства в Париже, Риме, Берлине и Мадриде. Потом, так же легко и без лишнего шума, расправиться с Кроу и Холмсом, избавиться от первого предпочтительнее свинцом, от второго — сталью. Мориарти уже давно понял — окончательный успех невозможен без устранения Шерлока Холмса. Но такая расправа была бы не в его духе.
Существовал иной, лучший путь. Более коварный, более скрытный. Чтобы встать во главе уголовного подполья запада, ему требовался европейский криминальный квартет. Иностранные лидеры в качестве помощников были нужны для того, чтобы наглядно показать, продемонстрировать с полной, уничижающей ясностью, что в Европе есть только один настоящий криминальный гений, и чтобы ни у кого не осталось сомнений в том, кто он. Изощренный план требовал внимания, осторожности и финансовых вложений, но Мориарти знал — все сработает. Потом будут другие планы, нацеленные не на уничтожение, но на полную дискриминацию Кроу и Холмса в глазах всего мира. Он улыбнулся про себя. Два эти символа истеблишмента, власти, закона и порядка пройдут дорогой скорби и падут — вот в чем ирония! — по причине слабостей и изъянов собственной натуры. Пригладив ладонью густую копну волос, Мориарти повернулся и медленно, неверной походкой направился по качающейся предательски палубе к своей каюте на корме парохода, где его ждал Спир.
Почти каждый вечер после обеда — а обедали они в четыре часа по корабельному времени — первый подручный Мориарти выходил из своей каюты третьего класса и незаметно проскальзывал в каюту хозяина. Вот и сейчас он стоял у койки Профессора, большой, плотного сложения мужчина с переломанным носом и чертами, не лишенными приятности, но изуродованными длинным, рваным шрамом, пересекавшим правую сторону лица.
— Задержался на прогулочной палубе. Помоги-ка мне снять пальто. Тебя никто не заметил?
— Меня никто не заметит, пока я сам этого не захочу. Вам ли не знать, Профессор? Как себя чувствуете? Не укачало?
— Не могу сказать, что сильно расстроюсь, когда сойду наконец с этой посудины на твердую землю.
Спир коротко рассмеялся.
— Могло быть хуже. Уверяю вас, бесконечная лестница уж никак не лучше.
— Тебе виднее, Спир. Тебе виднее. Я, к счастью, близкого знакомства с топчаком[8] избежал.
— Лучше и не надо. Но если вас когда-нибудь поймают, будете упражняться каждое утро.
Мориарти сдержанно улыбнулся.
— Несомненно. Но то же самое ждет и тебя. — Он сбросил пальто. — Как Бриджет, ей легче? — Тон, каким это было сказано, подошел бы сквайру, осведомляющемуся о здоровье одного из своих арендаторов.
— Все так же. Как вышли из Нью-Йорка, так и не встает. Лежит пластом.
— Ничего, это скоро пройдет. Девушка она хорошая. Надеюсь, ты за ней присматриваешь.
— Стараюсь, как могу. — Спир грубовато усмехнулся. — Бывают дни совсем плохие, и тогда ей кажется, что она уже не встанет. Их там несколько таких, внизу. И запашок, скажу вам, мог бы быть лучше. Ну ничего, о ней я позаботился.
— Да, друг мой, брак — это не только четыре голых ноги в постели.
— Оно, может, и так, — неохотно согласился Спир и уныло вздохнул. — Но когда задница чешется, ее лучше почесать.
Профессор снисходительно улыбнулся.
— Ты давно видел Ли Чоу? — спросил он, внезапно меняя тему разговора.
Сам Мориарти путешествовал первым классом под именем Карла Никола, профессора права из какого-то захудалого американского университета — так по крайней мере было написано в поддельных рекомендательных письмах. Спир с женой довольствовались третьим — их связь с хозяином должна была оставаться тайной. Хуже всех пришлось Ли Чоу — его записали матросом на все время рейса.
