основательно. Но – помнилось ему – в тесных комнатках оставалось еще очень много важнейших подлинных бумаг, от которых и сегодня немалое могло зависеть в жизни Ассарта и его пpавителей. Еще массу услуг смог бы историк оказать Властелину – и не ему одному; только бы согласились выслушать его, дав время высказаться спокойно и обстоятельно…
Пока что ему вроде бы везло. Наверное, такой нынче выдался день, хотя скорее – ночь. Узкая, с низким потолком крутая лестница, заключенная в каменную трубу, вывела его прямо на третий этаж. Судя по толстому слою пыли, ею давно не пользовались; Хен Гота это не удивляло: всяких ходов-переходов в самом Жилище и под ним накопилось за века столько, что на каждого обитателя, если сосчитать, их приходилось по два, а то и по три – что же удивительного в том, что многие давно уже выпали из обихода? О них забыли – оттого и постов никаких не стояло. К счастью.
На третьем этаже их и не должно было быть. Власть охраняют, но так, чтобы не очень-то наступать ей на пятки: Власть чувствительна и обидчива до крайности. Поэтому Хен Гот решил в первую очередь добраться до бывших своих апартаментов. Ему очень хотелось по-человечески отдохнуть. Места в Жилище Власти всегда было куда больше, чем людей, его населявших, даже считая со всею челядью: некогда ведь в этих стенах квартировало и все войско, не такое уж, кстати сказать, малочисленное. Так что вряд ли можно было ожидать, что в отсутствие историка кто-то польстился на его две комнаты – далеко не самые удобные или престижные.
Однако где-то в коридоре благосклонная судьба потеряла, видимо, его след, и везение кончилось.
Начать с того, что в прежде безлюдных переходах оказалось неожиданно много вооруженных людей. Не штатной охраны и не тарменаров. Они стояли у дверей, за которыми прежде пустовавшие комнаты были сейчас – судя по доносившимся оттуда голосам, звуку шагов и звяканью металла – плотно заселены. Завидев их, Хен Гот в первое мгновение хотел юркнуть в люк, из которого только что вылез. Но большим усилием воли заставил себя двинуться, порой даже отодвигая людей с пути, с таким видом, словно делом его жизни и было – шататься по Жилищу Власти с утра до ночи и с ночи до утра. Но на него никто и не обращал особого внимания – быть может, потому, что он не носил оружия ни поверх платья, ни под ним (проталкиваясь, он чувствовал ненавязчивые прикосновения; нащупай кто-нибудь на нем хотя бы маленький пистолетик – вряд ли его пропустили бы без объяснений).
Таким образом – без препятствий, но полный недоумения – что это за люди и почему их оказалось тут вдруг так много (судя по многим диалектам, на которых они объяснялись, народ этот собрался тут со всех краев Ассарта), Хен Гот добрался наконец до своего дворцового жилья.
Но от былого уюта в недавно – при нем – отремонтированной и обставленной комнате не осталось ничего. Здесь валялись старые матрасы и одеяла, сумки и кожаные заплечные мешки, солдатские куртки и штаны, – какая-то казарма учинилась там, где ему так хорошо думалось и отдыхалось. Это было прежде всего обидно. Стоило ему ненадолго исчезнуть – и все, начиная с Властелина, о нем забыли. Словно и не было у него никаких заслуг перед Властью и перед всем Ассартом…
Увиденное настолько испортило историку настроение, что он и думать перестал о каком-то везении. Вслед за обидой пришел гнев. И Хен Гот, выпрямившись и выпятив грудь, двинулся дальше – чтобы не кому-нибудь, а самому Властелину высказать свои чувства.
Но вместе с тем, конечно, все же предложить свои услуги. В глубине души историк всем прочим силам предпочитал законную власть – раз уж она уцелела в таких передрягах, пусть правит и дальше, а за ним-то дело не станет.
Таким образом Хен Гот быстро и однозначно разобрался в том вопросе, для решения которого собралось сюда множество людей со всей планеты. Не те, конечно, кого он видел в коридорах, но другие – кого эти, коридорные, сопровождали и охраняли.
Нахмурившись, чувствуя себя оскорбленным в лучших чувствах, историк даже не стал заходить в бывшую свою комнату и двинулся дальше, мысленно еще и еще раз произнося те слова, с которыми собирался обратиться к Властелину, чтобы сразу заинтересовать его. Нет, не с жалобами, конечно; это было бы самой большой ошибкой. «Бриллиант, в знак своей преданности Власти я принес вам самые точные сведения о том, где находится Жемчужина Леза и ваш милый сын и Наследник…»
Однако везение, видимо, покинуло его окончательно. Вместе с хорошим настроением.
В зале, служившем приемной, рядом с которым располагался кабинет самого Изара, солдаты дежурили всегда. Вот и сейчас он завидел их еще издали. И даже обрадовался. Но, приближаясь и вглядываясь, тут же разочаровался.
И не зря. Оба охранника вели себя так, как ни за что не осмелились бы, будь Властелин тут, за стеной. Один развалился на диване, другой – в кресле, задрав ноги в грубых башмаках на бесценный столик эпохи Амоз. Оба курили корешки, и дым в приемной стоял столбом. А кроме солдат в помещении не было ни души – ни даже какого-нибудь мелкого секретаришки, каким положено днем и ночью ожидать в приемной высочайших поручений. Например, вызвать кого-то из вельмож или просто принести чашку кофе…
Нет, Властелина тут не было.
Хотя, собственно, – опомнился Хен Гот – а что ему тут делать, когда до конца ночи осталось еще изрядно? Это только так говорится, что Власть бдит днем и ночью. На самом деле ночами она спит – если только не развлекается.
Решимость не исчезала. Как добраться отсюда до личных апартаментов Властелина, историк помнил. Пришлось только переходами обойти приемную – коридор, закуток, снова коридор – и он оказался в нужном месте.
Здесь охраны вообще не оказалось. Вокруг была тишина. Лишь из-под одной двери пробивался свет. Но то не были покои Властелина. Свет горел в комнатах, которые занимал Эфат, бессменный камердинер. Едва ли не бессмертный.
Историк помедлил. Потом решительно нажал на ручку двери. Потянул ее на себя. Вошел, заранее улыбаясь. Эфат всегда относился к историку хорошо.
Старый камердинер сидел в кресле перед холодным камином, откинув голову на мягкую спинку. Спал.
Историк неслышно приблизился.
Глаза спящего были открыты. И в них застыло выражение ужаса.
То был не сон, понял Хен Гот.
Он испугался.
Он вообще не любил мертвых. Тем более – умерших по неизвестной причине. И еще более – находящихся близ него.
С теми, кого застали около тела, обычно – он знал – не очень-то церемонятся.
Так же беззвучно ступая, историк направился к выходу.
Дверь распахнулась, когда он еще не успел коснуться ручки. За нею стояло двое. Он помнил их: люди эти были из специальной Службы Неприкосновенности Царственных особ, головорезы генерала Си Лена. Люди, не нуждавшиеся в огласке.
Оба одновременно шагнули вперед. Хен Готу пришлось отступить. Больше всего ему хотелось в этот миг исчезнуть, оказаться где угодно – только как можно дальше от этой комнаты, от Жилища Власти вообще. У Охранителя. У Миграта даже…
Ах да, Миграт убит.
«Это я, я сам убил его, – почему-то вспомнил Хен Гот. – Зачем я это сделал? Правда ли, что убийц всегда находят?»
Двое, медленно наступая, уже оттеснили историка почти к самому креслу, к все еще сидящему в нем Эфату. Одновременно – словно глаза их управлялись единым механизмом – посмотрели на мертвеца. Разом уперлись взглядом друг в друга.
– Готово дело, а? – сказал один.
– Чистая работа, – согласился другой.
И четыре глаза вмиг перепрыгнули на Хен Гота. Каждая пара их, казалось, притягивала историка к себе. Они стояли по разные стороны – и ему вдруг почудилось, что взгляды эти сейчас разорвут его пополам. Или совершат что-то другое, столь же страшное…
Хуже всего было то, что он не мог смотреть на обоих одновременно. Обращаться приходилось к кому-то одному. Хен Гот повернулся к правому. Собрал все силы, чтобы улыбнуться. Улыбка получилась (он сам
