— Я хочу, чтобы ты взяла коробку и прошла по дороге до того места, где стоит серебристый автомобиль. В машине увидишь черного парня.
— О Господи!
— Он не тронет тебя, малышка. Это частный детектив, наверное, самый лучший из тех, кого твой муж смог купить. Постучи в окошко. Улыбнись. А потом скажи, что знаешь, кто он такой. Сделай так, чтобы он разговорился. Расскажи о себе. Излей душу. Пожалуйся на злого мужа. И во время разговора угости его конфетой. Если откажется, съешь одну сама. Так, чтобы он видел. Потом предложи ему еще. Надо, чтобы он съел две или три. Этого хватит.
— Они отравлены? — спросила она. По спине пробежал холодок.
— Разве я стал бы просить тебя съесть отравленную конфету? Боже, что сделал с тобой твой муж.
— Извини, я просто…
— В конфеты кое-что добавлено. Слабительное. Я введу его с помощью шприца. Эффект от одной конфеты незначительный. А вот если детектив съест две или три, у него появятся более неотложные дела, чем следить за тобой. Когда он уедет, ты сможешь выбраться из дома.
— Чтобы встретиться с тобой!
— Я тоже скучал по тебе, милая.
— Скажи, что я красивая.
Какой обворожительный у него голос!
— Ты такая красивая, что тебя даже не с кем сравнивать. Особенно в черных кружевах.
— Я надену подвязки, — задыхаясь от восторга, пообещала она.
— Отлично. А я ничего надевать не стану.
— Господи, я не могу ждать!
— Итак, коробка конфет, и мы вместе. Мэри улыбнулась. В первый раз за все утро. Потом вспомнила, как выглядит, и радость немного ослабла.
— Я… я немного приболела, — тихо сказала она.
Он сразу же все понял.
— Когда мы встретимся, я поцелую тебя так, что ты забудешь о боли.
Из глаз потекли слезы, настоящие, тихие слезы. Он сделает это. Излечит ее боль. Он всегда так делал. Когда она впервые пришла к нему с синяками, то сказала, что упала с лестницы. Но он понял. И вместо того чтобы прогнать, вместо того чтобы презрительно отвернуться, нежно обнял и прижал к себе.
«Бедняжка, — сказал он тогда. — Ты слишком хороша для него».
Мэри проплакала несколько часов. И все то время он просто держал ее в объятиях и гладил по голове. Никогда и никто не притрагивался к ней так нежно. Никогда и ни с кем не чувствовала она себя так, как с ним.
В какой-то момент ей вспомнилась Аманда. Аманда никогда не сделавшая ей ничего плохого. Аманда, бывшая ее лучшей подругой. Аманда, так хотевшая познакомить ее со своим новым другом…
«Но ты пила, Мэнди, — подумала Мэри. — Тебе достался самый красивый на свете мужчина, а ты все равно не могла отказаться от бутылки. В конце концов каждый получает по заслугам. А кроме того, у тебя всегда было много мужчин. А я… мне нужен он.
Мэри посмотрела на телефон со следами туши и слез. Из трубки доносились короткие гудки. Надо дождаться, пока придет коробка конфет, а потом они снова будут вместе. Только бы ее принесли поскорее.
30
В начале двенадцатого Куинси вслед за Рейни вошел в ее квартиру на восьмом этаже в центре города. Она по привычке щелкнула выключателем, хотя за окнами сияло солнце и в комнате было светло. В воздухе стоял легкий запах прели, какой всегда бывает в слишком долго пустующем доме. Куинси сразу узнал этот запах — им всегда встречало его собственное жилье.
— Мне надо кое-что проверить, — нервно сказала Рейни.
Куинси кивнул и прошел в гостиную, сделав вид, что не замечает возбужденного состояния, в котором Рейни пребывала с самого утра. Избегала его взгляда, вздрагивала, когда он оказывался слишком близко. То тихая и спокойная. То чрезмерно активная. Куинси казалось, что он понимает, в чем дело. Хотя в последние дни инстинкт подводил его слишком часто.
Утром, сразу после разговора о необходимости более активных действий, Рейни отправила сообщение на сотовый Карла Мица. Дать номер сотового Куинси она не могла — сразу стало бы ясно, что они вместе. Оставить номер телефона отеля тоже было нельзя — их местопребывание должно оставаться в секрете. Поэтому Рейни назвала тот номер, который Миц уже знал, — свой домашний. Кимберли предпочла остаться в отеле, чтобы, пользуясь удостоверением Рейни, попытаться получить доступ к базе данных полиции. Куинси и Рейни решили, что подождут ответа адвоката у нее дома. В таком разделении труда был определенный практический смысл. О других мотивах, если они и присутствовали, никто не упоминал.
Куинси обошел вокруг софы, останавливаясь то в одном, то в другом солнечном луче, наслаждаясь ощущением света и тепла. Он закрыл глаза и почувствовал, как расслабляются напрягшиеся узлы мышц. Потом сделал глубокий вдох и напомнил себе, что все когда-нибудь пройдет. В последние дни он цепко держался за эту мысль.
Еще раньше Куинси позвонил Эверетту, чтобы узнать, есть ли новости об отце. Новостей не было, и он лучше многих понимал, что это значит. С каждым часом уменьшалась вероятность того, что Абрахам еще жив. Прошло уже тридцать шесть часов. Еще совсем недавно старик мирно спал в пахнущей антисептиком постели. Потом явился некто, представившийся его сыном, и увез больного в неизвестном направлении. Дежуривший в приюте вахтер сообщил, что видел, как отца Куинси вели к небольшой красной машине, возможно, той самой «ауди ТТ», на которой убийца приезжал к Бетти.
С тех пор никаких следов машины. Никаких следов Абрахама. Никакого крупного прорыва в расследовании. Ничего такого, что помогло бы ослабить нарастающую в груди боль. Похищение отца стало для Куинси сокрушительным ударом, катастрофой, худшей даже, чем смерть Аманды и Бетти, потому что они были по крайней мере взрослыми и вполне самостоятельными людьми. Абрахам же больной и совершенно беспомощный человек. Некогда гордый, обладающий чувством собственного достоинства, в одиночку вырастивший сына, он превратился в целиком зависящего от других немощного старика. Куинси должен был позаботиться о его безопасности.
Осознание этого привело его в странное состояние, в котором невыносимое отчаяние соседствует с кипящей яростью. Прочие эмоции ушли, зато появилась потребность снова почувствовать себя живым. Куинси ощущал себя человеком, который потерпел полное фиаско, но в нем зрела новая решимость. Его переполняла невероятная злость. Томила невыносимая печаль. Оставаясь исследователем, Куинси пытался найти причину. Будучи человеком, понимал, что никакой причины нет.
«Почему пропал мой отец? Потому что. Одиночество, уединение — не защита, не спасение. Никакие расстояния не спасают от боли».
В памяти всплыл эпизод, давным-давно погребенный под кучей других эпизодов. Маленькая Кимми возвращается домой после своего четвертого урока балета, входит в гостиную, где собралась вся семья, и, подбоченясь, громко и решительно объявляет: «К черту балет!»
Куинси вспомнил, как ошеломленно ахнула Бетти, как замерла с восторженно-испуганным выражением на лице Мэнди, как сам он с трудом удержался, чтобы не улыбнуться. К черту балет! Какая позиция. Какая уверенность. Какое бесстрашие. Куинси испытал гордость.
Рассказывал ли он когда-нибудь об этом случае отцу? Абрахаму бы понравилось. Он бы ничего не сказал, но улыбнулся бы. И тоже гордился бы внучкой. Каждое поколение делает шаг вперед. От молчаливо-стоического, прожившего всю жизнь на ферме янки к замкнутому федеральному агенту и дальше, к дерзкой девчонке, мечтающей стать криминалистом и не желающей учиться балету.
Изоляция — не спасение. Изоляция — не защита. Он потерял отца, но, может быть — может быть, — получит шанс заново обрести дочь.
— Я переоденусь, — сообщила Рейни. — Если зазвонит телефон, не бери трубку, я отвечу сама.
— Меня здесь нет, — пообещал Куинси.
— Как ты думаешь, Кимберли что-нибудь нужно? Он усмехнулся:
— Тебе лучше знать.
