— Как обычно, восемь часов ничего не значащих дебатов о будущем Пятой поправки, затем комиссия отберет предложенный на конференцию доклад, который никто не одобрит. Еще больше дебатов во вторник, другой доклад, возможно, ссора, и не одна, потом мы объявим перерыв, ничего толком не завершив, и отправимся домой. Я буду поздно вечером во вторник и хотел бы назначить свидание в каком- нибудь хорошем ресторане, после чего мы вернемся ко мне для интеллектуальной беседы и животного секса. Где пицца?
— Здесь, в коробке. Я достану.
Он поглаживал ее ноги.
— Не двигайся. Я ни капельки не голоден.
— Зачем ты ездишь на эти конференции?
— Я профессор, а мы как раз такие люди, которые, по мнению многих, скитаются по всей стране, посещая разные собрания с другими образованными идиотами и утверждая доклады, которые никто не читает. Если я перестану бывать там, то декан подумает, что я не вношу вклад в академическую среду.
Она снова наполнила бокалы.
— Ты как натянутая струна, Томас.
— Знаю. Это была трудная неделя. Мне невыносима даже мысль о куче неандертальцев, переписывающих Конституцию. Через десять лет мы будем жить в полицейском государстве. Я ничего не могу поделать с этим, потому, возможно, и ищу спасение в алкоголе.
Дарби небольшими глотками пила вино и смотрела на него. Мягко звучала музыка, свет был неярким.
— У меня уже шумит в голове, — сказала она.
— Это как раз то, что тебе нужно. Бокал-полтора, и ты готова. Если бы ты была ирландкой, ты могла бы пить всю ночь напролет.
— Мой отец наполовину шотландец.
— Недостаточно.
Каллахан скрестил ноги на кофейном столике и расслабился. Мягко поглаживал ее лодыжки.
— Я могу покрасить твои ногти на ногах. Она ничего не сказала. Он фетишизировал ее ноги и настаивал, чтобы она покрывала ногти ярко-красным лаком как минимум дважды в месяц. Они видели это в «Бул Дэхеме», и, хотя он не был таким аккуратным и трезвым, как Кевин Кестнер, близость с ним приносила удовольствие.
— Без пальчиков сегодня? — спросил он.
— Может быть, позже. Ты выглядишь усталым.
— Я отдыхаю, но рядом с тобой чувствую сильное желание, и ты не отделаешься от меня, утверждая, что я выгляжу усталым.
— Выпей еще.
Каллахан выпил и забрался поглубже на диван.
— Итак, мисс Шоу, кто сделал это?
— Профессионалы. Ты разве не читаешь газет?
— Разумеется. Но кто стоит за этими профессионалами?
— Не знаю. После взрывов последней ночью, по единодушному мнению, по-видимому, это дело рук «Подпольной армии».
— Но ты не уверена.
— Нет. Не было арестов. Я не убеждена.
— И у тебя есть несколько неприметных подозреваемых, не известных всем остальным в стране.
— У меня есть один, но теперь я не уверена. Я провела три дня за наведением справок. Даже систематизировала все по-настоящему, отлично и аккуратно, в своем маленьком компьютере и вывела на распечатку черновой вариант дела. Но теперь отказываюсь от него.
Каллахан посмотрел на нее.
— Ты говоришь мне, что пропустила три дня занятий, избегала меня, работала сутки напролет, изображая из себя Шерлока Холмса, и теперь все отбрасываешь?
— Посмотри вон там, на столе.
— Я не могу поверить. Я дулся в одиночестве целую неделю. Знаю, для этого была причина. Знаю, что мои страдания были на пользу стране, потому что ты пропустишь все через сито и скажешь мне сегодня или, возможно, завтра, кто это сделал.
— Этого нельзя сделать, по крайней мере, законным путем. Нет прототипа, нет обычной ниточки к убийцам. Я почти сожгла компьютеры в юридической школе.
— Ха! Я говорил тебе. Ты забываешь, дорогая, что я гений по конституционному праву, и я знал сразу, что у Розенберга и Дженсена не было ничего общего, кроме черных мантий и угроз смерти. Нацисты, арийцы, ку-клукс-клан, мафия или какая-то другая группа убрала их, потому что Розенберг был Розенбергом, а Дженсен — самой легкопоражаемой мишенью и чем-то вроде препятствия.
— Хорошо, почему ты тогда не позвонишь в ФБР и не поделишься с ними своими мыслями? Я уверена, они сидят у телефона.
— Не сердись. Виноват. Извини меня, пожалуйста.
— Ты глупец, Томас.
— Да, но ты любишь меня, правда?
— Не знаю.
— Мы все еще можем лечь в постель? Ты обещала.
— Посмотрим.
Каллахан поставил бокал на столик и пошел в атаку.
— Послушай, бэби. Я прочитаю твое дело, согласен. А потом мы поговорим о нем. Но прямо сейчас я не могу четко соображать и не смогу продолжать, пока ты не возьмешь меня за слабую и дрожащую руку и не поведешь к постели.
— Забудь о моем маленьком деле.
— Пожалуйста, к черту его, Дарби, пожалуйста. Она обхватила его за шею и пригнула к себе. Их поцелуй был продолжительным и крепким. Пьяный, почти страстный поцелуй.
Глава 11
Полицейский надавил большим пальцем на кнопку рядом с фамилией Грея Грентэма и держал ее двадцать секунд. Короткая пауза. И еще двадцать секунд. Пауза. Двадцать секунд. Пауза. Двадцать секунд. Он подумал, что это смешно, потому что Грентэм был ночным гулякой и, возможно, спал менее трех или четырех часов, а сейчас еще этот надоедливый звонок, эхом отдающийся по всему коридору. Он нажал снова и посмотрел на свою патрульную машину, незаконно стоящую на краю тротуара под светофором. Почти рассвело. Наступало воскресенье, и улица была еще пустынной. Двадцать секунд. Пауза. Двадцать секунд.
Может быть, Грентэм умер? Или, может быть, находился в коматозном состоянии после попойки и ночного блуждания по городу? Может быть, у него какая-то женщина и он не собирается отвечать на звонок? Пауза. Двадцать секунд.
Щелчок микрофона:
— Кто там?
— Полиция! — ответил полицейский. Он был чернокожим и делал ударение на первом слоге, просто ради удовольствия.
— Что тебе надо? — требовательно спросил Грентэм.
— Может, я получил ордер. — Полицейский готов был рассмеяться.
Голос Грентэма смягчился, но звучал обиженно.
— Это Клив?
— Он самый.
