— Повторите заказ.
— Не спрашивай опять, Томас. Может быть, ты вынесешь меня отсюда через три часа, но я никогда не скажу. Ты это знаешь. Скажем, по-видимому, Прайс и Мак-Лоренс отражают весь список.
— Все неизвестные?
— В основном, да.
Каллахан сделал медленный глоток шотландского напитка и покачал головой. Верхик снял пиджак и развязал галстук.
— Давай поговорим о женщинах.
— Нет.
— Сколько ей лет?
— Двадцать четыре, но очень развитая.
— Ты мог бы быть ее отцом.
— Мог бы. Кто знает.
— Откуда она?
— Из Денвера. Я говорил тебе.
— Люблю девушек с запада. Они такие независимые, непретенциозные. Похоже, все носят «Ливайзы» и у всех длинные ноги. Я мог бы жениться на такой. У нее есть деньги?
— Нет. Ее отец погиб в авиакатастрофе четыре года назад. Мать получила компенсацию.
— Тогда у нее есть деньги.
— Она чувствует себя комфортно.
— Пари, что она в порядке. У тебя есть ее фотография?
— Нет. Она не внучка и не пудель.
— Почему ты не привез фотографию?
— Закажу, чтобы выслать тебе одну. Почему это так развлекает тебя?
— Забавно. Великий Томас Каллахан, любитель свободных женщин, влюбился по уши.
— Я не влюбился.
— Это рекорд. Сколько? Девять, десять месяцев? Почти год ты фактически поддерживаешь постоянную связь, не так ли?
— Восемь месяцев и три недели, но никому не рассказывай, Гэвин. Для меня это не просто.
— Твой секрет в надежных руках. Расскажи мне все подробности. Какой у нее рост?
— Сто семьдесят, сто двенадцать фунтов, длинноногая, джинсы «Ливайз» в обтяжку, независимая, непритязательная, типичная в твоем понимании западная девушка.
— Я должен подыскать себе кого-нибудь. Ты собираешься жениться на ней?
— Конечно, нет! Кончай свое пиво.
— Похоже, ты теперь исповедуешь моногамию?
— А ты?
— Черт возьми, нет. И никогда ранее. Но мы говорим не обо мне. Томас, мы говорим о Питере Пене сейчас, Каллахане — Холодной Руке, человеке с версией самой блестящей женщины в мире. Скажи мне, Томас, и не лги своему лучшему другу, просто посмотри мне в глаза и признайся, что ты не устоял перед моногамией.
Верхик слегка наклонился через стол, глядя на Томаса и глупо ухмыляясь.
— Не так громко, — сказал Каллахан, оглядываясь вокруг.
— Ответь мне.
— Назови мне другие имена в списке, и я отвечу тебе.
Верхик отодвинулся.
— Отличная попытка. Думаю, что ответом будет «да». Мне кажется, ты влюблен в эту девушку, но слишком труслив, чтобы признаться в этом. Считаю, она твой выигрыш, парень.
— Ладно, пусть будет так. Тебе от этого легче?
— Да, намного легче. Когда я смогу увидеть ее?
— Когда я смогу встретиться с твоей женой?
— Ты запутался, Томас. Тут есть основное различие. Ты не хочешь встречаться с моей женой, а я хочу увидеть Дарби. Вот видишь. Уверяю тебя, они совершенно непохожи.
Каллахан улыбался и продолжал неторопливо пить. Верхик расслабился и скрестил ноги в проходе. Поднес к губам зеленую бутылку.
— Ты возбужден, приятель, — сказал Каллахан.
— Извини. Я пью так быстро, как только могу.
Подали грибы в булькающих кастрюльках с длинной ручкой. Верхик бросил в рот два кусочка и стал яростно жевать. Каллахан наблюдал. «Chivas» отдавался голодной болью, ему нужно было подождать несколько минут. Все-таки он предпочитал алкоголь после еды.
Четыре араба с шумом уселись за соседний столик, смеясь и болтая на своем языке. Все четверо заказали виски.
— Кто их убил, Гэвин?
Он пожевал минуту, затем с трудом проглотил.
— Если бы я и знал, то все равно не сказал бы. Но, клянусь тебе, я не знаю. Непостижимо. Убийцы исчезли, не оставив следа. Все было тщательно запланировано и отлично исполнено. Ни одной улики.
— Почему такая комбинация?
Он отправил в рот еще один кусочек.
— Совсем просто. Это так просто, так легко объяснить. Они были такой естественной мишенью. У Розенберга не было охранной системы в городской квартире. Любой вполне прилично одетый грабитель мог войти и выйти. А бедный Дженсен околачивался в таких местах в полночь. Они были брошены на произвол судьбы. В соответствующий момент каждый умер. Другие семь представителей Верховного суда имели агентов в своих домах. Вот почему выбрали их. Они были глупцами.
— Тогда кто выбрал?
— Кто-то, у кого много денег. Убийцы были профессионалами, и, возможно, за несколько часов они покинули страну. Мы считаем, их было трое, возможно, больше. Неприятность с Розенбергом мог доставить один из них. Предполагаем, что с Дженсеном расправились как минимум двое. Один или больше стояли на стреме в то время, когда парень с канатом делал свое дело. Даже несмотря на то, что это было небольшое грязное заведение, оно было открыто для публики и, естественно, существовал большой риск. Но они сработали хорошо, очень хорошо.
— Я прочитал версию убийцы-одиночки.
— Забудь о ней. Невозможно одному убить двоих. Невозможно.
— Во сколько могут оцениваться эти убийцы?
— В миллионы. И много денег ушло на планирование всего этого.
— И у тебя нет никаких идей?
— Послушай, Томас. Я не участвую в расследовании, поэтому тебе надо спросить у других. Я уверен, черт побери, что они знают намного больше, чем я. Я простой юрист низшего звена в правительстве.
— Да, который, так получается, оказывается на одном уровне с Главным судьей.
— Это случайность. Надоело. Давай вернемся к женщинам. Я ненавижу разговоры юристов.
— Ты разговаривал с ним в последнее время?
— По мелочи, Томас, всегда по мелочи. Да, мы поболтали немного сегодня утром. Он заставил всех двадцать семь сотрудников суда вдоль и поперек просмотреть список дел, назначенных к слушанию, в поисках улик. Бесполезно. И я сказал ему это. В каждом случае, который поступает в Верховный суд, имеется две стороны, и каждая задействованная сторона, разумеется, внесет свой вклад, если один судья, двое или трое исчезнут, а вместо них придет один, двое или трое новых, более сочувственно относящихся к этому делу. Имеются тысячи апелляций, конец которым в итоге будет положен здесь. И ты не можешь просто выхватить одну и сказать: «Вот это дело! Именно этот человек убил их». Глупо.
— Что он сказал?
— Конечно, он согласился с моим блестящим анализом. Думаю, он позвал меня после ознакомления со статьей в «Пост», чтобы проверить, не удастся ли ему выжать что-нибудь из меня. Ты можешь поверить
