чепрак, Золтаи — серебряный шлем. Деньги так и сыпались дьяку Михаю, и он усердно записывал, кто что купил и сколько заплатил.
Когда с первой телегой почти покончили, Бодогфальви весело крикнул:
— А теперь следует сокровищница знаменитого царя Дария!
С помощью силача-солдата он поставил на задок телеги красивый сундук, обитый телячьей кожей.
Сундук был заперт, но ни замка, ни запора не было видно. Пришлось взломать его топором.
Из-за любопытства люди чуть не передавили друг друга. Ведь если в сундуке и нет сокровищ царя Дария, то уж наверняка в нем лежат ценные вещи.
Придвинулись ближе и оба корчмаря — Лаци Надь и Дюри Дебрей. Оба были в фартуках с высокими нагрудниками.
— Вот бы купить два серебряных кубка! — сказал Дебрей. — Если витязи завернут ко мне в корчму, пусть пили бы с удовольствием.
И он взглянул на молодого смуглого солдата. Парень тотчас запустил руку к себе в карман.
С телеги сбросили ворох женской одежды и несколько горшков с цветами — очевидно, некоторые турецкие офицеры везли с собой и жен.
— Мне хотелось бы только пару чувяк, — сказала пожилая женщина. — Говорят, турки шьют чувяки на славу.
Сундук открыли, и, к немалому изумлению зевак, из него поднялся мальчуган лет шести-семи — перепуганный малыш с белым личиком и глазами серны. Волосы маленького турка были коротко острижены. Он был в одной рубашонке, на шее висела на шнурке золотая монетка.
Бодогфальви выругался:
— Тьфу, чтоб им ни дна ни покрышки! Провались они пропадом, все твои родичи, и деды, и прадеды, лягушки гололобые! — И он скорчил смешную рожу, желая выразить свое отвращение.
Все засмеялись.
— Пристукни этого головастика! — гаркнул солдат с другой телеги.
— Все семя их надо истребить! — с горечью поддержал его третий.
— Да вылезай ты, кошка тебя забодай! — заорал Бодогфальви.
Схватив мальчика за плечо, он вытащил его из сундука и кинул на траву так, что ребенок перекувырнулся и завизжал.
Все смотрели на него с гадливостью, как на жабу.
— Ох, какой урод! — сказала одна женщина.
— И вовсе не урод! — ответила другая.
А ребенок стоял. Губы его скривились, испуганные глазенки были полны слез. Он вытирал их ручками, с ужасом глядя то на одну, то на другую женщину, но громко плакать не смел и только всхлипывал.
— Да пристукните же его! — крикнул шатерник, замахнувшись кулаком.
Испугавшись крика, ребенок приник к какой-то женщине и спрятал голову в складках ее юбки. Случайно это оказалась та самая сухая старуха с орлиным носом, которая назвала его уродом. Она работала в пекарне. Рукава ее и сейчас были засучены, а синий головной платок завязан концами на затылке.
— Вот еще! — сказала она, положив руку на голову ребенка. — А может, он не турок! Правда, сынок, ты ведь не турок?
Мальчик поднял личико, но не ответил.
— А кто же он? — усомнился Бодогфальви. — Вон в сундуке и одежда его. Красная шапка и красный доломан. Да где ж это виданы такие штаны? Внизу тесемка вдета — и затягивай, как кисет.
Он бросил одежду мальчика.
— Аннем![71] — заговорил ребенок. — Нереде?[72]
— Видишь, он венгр! — воскликнула женщина, торжествуя. — Он сказал: «Аням дериде!»[73]
И она обернулась к мальчику.
— Да какой же он венгр, тетушка Ваш! — улыбнулся Пете. — Он говорит не «дериде», а «нереде». Спрашивает, где его мать.
— Йок бурда анын![74]
Ребенок снова расплакался:
— Медед, медед![75]
Тетушка Ваш опустилась на колени и молча начала одевать мальчика. Надела на него красные шаровары, красную шапку, красные башмачки и фиолетовый бархатный доломан. Доломан-то, правда, был уже в заплатках, да и красные башмачки повыцвели. Она вытерла фартуком лицо мальчика.
— Надо его отдать туркам, — сказала она.
Пете и сам не знал, что делать.
— Эх! — заорал Бодогфальви, выхватив саблю. — Что ж, разве эти собаки не убивают наших детей? Они даже младенцев не щадят!
Тетушка Ваш оттащила мальчика и, защищая его от сабли, прикрыла руками.
— Руби! — крикнул шатерник.
— Не тронь!
И мгновенно три женщины обступили ребенка.
Пока солдат вкладывал саблю в ножны, ребенок исчез между фартуками и юбками. Попробуй возьми его, теперь даже с ищейкой не найдешь!
После ночного боя Гергей поскакал к Мелегвизу. Выкупался и тотчас вернулся.
Перед дворцом он встретил плотного парня в синей поддевке.
Парень нес на плече железный шест, которым забивали заряд в пушку. На конце шеста чернела закопченная пакля. Парень поклонился Гергею. И когда обратил к нему лицо, Гергей, остолбенев, остановился.
Белокурый парень в синей безрукавке… детский маленький нос… смелые глаза…
Бывают лица, которые остаются у нас в памяти, как сохраняются на стене картины. Гергею крепко запомнилось и это лицо, и эта фигура. Он видел их ребенком, когда попал в неволю и сидел на возу на коленях у крестьянской девушки. Парень был тогда в оковах и ругал турок.
Гергей крикнул:
— Гашпар!
— Слушаю, господин лейтенант! — изумленно отозвался парень. — Но откуда вы изволите знать меня? — И он снял шапку.
Гергей смотрел на него глазами, полными удивления.
«Ерунда какая-то! — размышлял он. — Не может быть! Двадцать лет назад я видел его».
— Как зовут твоего отца?
— Так же, как и меня: Гашпар Кочиш.
— А мать зовут Маргит, верно?
— Да.
— Они в Баране поженились?
— В Баране.
— Были у турок в рабстве?
— Их только гнали в Турцию.
— Но они освободились?
— Да.
— Их освободил Добо?
— Да, Добо и один мальчик.
Лицо Гергея запылало.
— А матушка твоя здесь?
— Сюда перебралась, потому что отец мой здесь. Мы, господин лейтенант, вместе с ним при одной пушке.
— А где твоя матушка?
