просто безвкусная антисоветская шутка?
— Господин Тупов, профессор Матье питает величайшее уважение к достижениям ваших руководителей в области управления энергией своих граждан. Он говорит, что в этом смысле вы впереди всех.
Матье сказал ей: «На вот, отнеси этому гаду. Я было подумал послать ему „Архипелаг ГУЛАГ“ Солженицына, но следует соблюдать историческую последовательность».
Тупов, утопавший в разгар июльской жары в тяжелом черном пальто, мрачно хмурил брови.
— Мисс Дэвон, в прошлый раз это была Библия, и мы убили несколько недель на то, чтобы прослушать ее от корки до корки.
Мэй закусила губу. Библия — это была ее идея.
— Там не оказалось никаких научных сведений. Замечу, кстати: безнадежно устаревшая литература.
— Может быть, вам стоит прослушать эту пленку еще раз.
— А на сей раз нам уготовано слушать «Преступления Сталина». Это были не преступления. Это были заблуждения.
— Не знаю.
— Передайте ему, что мы ждем новых научных сведений, он нам обещал.
— Они на этой пленке, господин Тупов.
— И спросите у него, пожалуйста, еще раз, почему он делится информацией с американскими и китайскими спецслужбами.
— Я спрашивала. Для него очень важно, чтобы все великие державы были в курсе дела. Он говорит, что это необходимо для сохранения мира между народами.
Русский смотрел на нее, постоянно мигая, как будто подавал сигналы недоверия и беспокойства.
— До свидания, господин Тупов. Изучите это со своим начальством. Можете заодно навести справки у господина Солженицына.
Тупов побледнел от злости, что придало его и без того белой коже интересный зеленоватый оттенок.
— При чем здесь этот предатель? — заорал он.
Мэй помахала ему рукой и удалилась. Она спешила назад к Матье, который, наверное, уже изнывал в машине от нетерпения. Каждая встреча с ним была поводом для радости, даже если они разлучались всего на пару часов. Когда она дожидалась его дома и когда он наконец приходил, у нее всегда было одно и то же учащенное сердцебиение, всегда один и тот же обеспокоенный взгляд в сторону зеркала, одна и та же смущенная улыбка, которую она адресовала самой себе за свое ребячливое поведение.
У Матье был очень тяжелый день. Один из коллекторов, которые они только что установили в Сальпетриере, похоже, барахлил, потому что Марк вдруг ощутил на себе необычайно сильный побочный эффект и его охватили реформаторские, мессианские и гуманистические порывы. Он принял валиум, и все вернулось на круги своя, но когда он сел за руль «ситроена», то вновь почувствовал себя окруженным неистовством океана, как будто рядом готово было вспыхнуть народное восстание.
— Что с тобой, Марк? Марк!
— Ничего. Оставь меня в покое.
— Ты ужасно выглядишь!
— Я же сказал, отстань!
Он завел машину, но никак не мог нажать на газ. Наконец ему удалось справиться с оцепенением, машина тронулась с места, и тут, повернувшись к Мэй, он увидел, что с ней тоже что-то не так. Она заговорила совсем незнакомым голосом, — такого он у нее раньше не слышал — словно под влиянием какой-то внешней силы, о вещах, которые прежде вроде бы никогда ее не занимали. За несколько минут с ее уст сошел весь поднадоевший перечень экологических бедствий. Химическое отравление рек, морей и океанов, истребление фауны, вырубка лесных массивов, уничтожение источников кислорода, изменение климата вследствие промышленной деятельности человека, угрожающей жизни на земле…
Когда Матье ясно увидел парящих в воздухе узников концентрационных лагерей — по их полосатой робе он понял, что речь идет о жертвах нацистов, а не советского ГУЛАГа, которых одевали иначе, — он сообразил, что происходит.
Матье чувствовал, как невидимые руки стискивают ему горло, он видел перед собой занесенные для удара кулаки, и хотя он прекрасно понимал, что это чистейшей воды галлюцинации, внутренности его сжимались от животного страха. Раз не получалось научным способом контролировать опасное воздействие этих отходов, раз никто пока что не мог с ними справиться, то никто и не мог сказать, к чему все это приведет: к какому перевороту, к какой революции.
И тут до Мэй дошло.
— Останови машину, подлец! Останови!
— Послушай, глупышка…
— Я хочу выйти!
Она резко нажала левой ногой на тормоз и выскочила из машины под вой клаксонов и град ругательств, раздавшихся со всех сторон и лучше любого Монтеня выразивших дух Франции эпохи реактора-размножителя.
Матье высунул голову из машины:
— Ты просто жалкая реакционная дура! Иди сюда, куклуксклановка!
— You son of a bitch![23] Я больше не сяду в машину, которая ездит на ЭТОМ!
—
Раздался свисток, и из толпы появился полицейский.
— Проезжайте!
— Сами садитесь в эту машину и проезжайте! — выкрикнула она. — Она отвезет вас прямо в ад!
В комиссариате им пришлось пройти тест на содержание алкоголя в крови. Выйдя на улицу, Марк увидел свежие заголовки вечерних газет. Двадцать тысяч демонстрантов напали накануне на объект в Крейс-Мальвиле, где размещался один из реакторов-размножителей. Есть раненые, один человек погиб. «Драматический день в Мальвиле» — гласил заголовок «Франс-суар». В передовице говорилось о суеверных страхах, которые внушает атомная энергия. Удивительно, каким архаическим хламом забито подсознание рода человеческого.
XVI
Группа Эразма топталась на месте. Чавес иссыхал от нетерпения. Губы его совсем истончились. В приступах раздражительности он обвинял коллег в идеологическом разврате: по его мнению, это объясняло все их неудачи. Он теперь активно сотрудничал с ячейкой нового коммунистического движения, строго придерживавшегося канонического сталинизма.
У Валенти, чья замечательная шевелюра стала совсем седой и который больше чем когда-либо походил на большого сытого и лощеного кота, случались депрессии, и тогда он поговаривал о том, что бросит ядерную физику.
— Может быть, займусь биологией, — говорил он. — Генами. Огромный потенциал. Перед генетикой открываются фантастические возможности. Фан-тас-ти-чес-ки-е! Однажды удастся создать нового человека. Если модифицировать гены в правильном направлении…
— А какое направление — правильное? — поинтересовался Матье.
— Прежде всего, нужно договориться о политической программе, чтобы затем ввести ее в
