негодяем.
Между собой они говорили по-английски. У Григорьева был такой идеальный американский выговор, что у Старра не осталось никаких сомнений, кто же был тем советским резидентом в Штатах, которого так и не удалось схватить.
Тяжелее всего был запрет на выпивку. Перед ответственным выходом нужно быть в форме.
Самым странным в группе был поляк. Его фамилия, Мнишек, принадлежала старинному аристократическому роду. После очередного заплыва по Балтийскому морю, когда они уже выходили из высоких волн, врезавшихся в дюны, Старр толкнул Колека локтем в бок.
— Надо же… Ты видишь то же, что и я?
Капитан Мнишек сидел на песке на корточках и вытирал голову полотенцем.
На шее у него болталась золотая цепочка с распятием.
— Ну что ж… для настоящего твердолобого марксиста… — пробормотал Старр.
Колек пожал плечами:
— О, поляки очень непростые люди, это известный факт!
Старр думал.
— Послушай, что я тебе скажу. Прошлой ночью я наблюдал за ним через окно. Знаешь, чем он занимался? Он стоял на коленях с четками в руках и молился. Да…
Канадец посасывал трубку.
— Ну и что? Если вдуматься в смысл предстоящей операции и поразмыслить хорошенько над природой цели, которую мы должны уничтожить…
— Мы ее не уничтожаем, — сухо сказал Старр. — Мы ее освобождаем. Мы уничтожаем только установки… ГУЛАГ в некотором смысле. Держу пари, что этот тип, Мнишек, всю свою жизнь был ханжой. Верующим. А ведь он коммунистический агент, высококлассный специалист по саботажу. Поляки утверждают, что дали нам своего лучшего человека, а он, оказывается, аристократ и святоша! Не понимаю. Нас ждет адская работа. Никакие внутренние разногласия недопустимы. А это предполагает, что мы должны знать и понимать друг друга. Вот за этим нас здесь и собрали.
— А почему не сказать все это ему? Сходи как-нибудь поговори с ним.
Старр так и сделал.
У капитана Мнишека было длинное узкое лицо, тонкие усики над скупой улыбкой и спокойный прямой взгляд уверенного в себе человека. Он выслушал вопрос Старра и, казалось, не был ни удивлен, ни раздражен его резкой откровенностью.
— Да, я происхожу из древнего католического рода, очень набожного. И я католик, соблюдающий обряды.
— Весьма необычное кредо для человека, хорошо зарекомендовавшего себя на службе… — Он чуть было не сказал «в диверсионных группах». По старой привычке.
— На службе марксизму-ленинизму, — спохватился он.
Поляк поднял изящную аристократическую руку.
— Согласен. Только я просто занимаюсь сведением счетов, дорогой товарищ. Соединенные Штаты и Англия в Ялте предали католическую Польшу. Они ее продали, выдали, как Иуда выдал Христа. Мне было тогда двенадцать лет. После этого я стал коммунистом. Я не покладая рук работал ради победы коммунизма над Западом. Партии это хорошо известно: я им предоставил… весьма многочисленные доказательства своего рвения — иначе меня бы сейчас здесь не было, как вы можете догадаться. Надеюсь, это объяснение вас удовлетворило. Сигарету?
Он открыл золотой портсигар и протянул его Старру.
— Спасибо, — сказал тот и вышел. Спокойнее ему не стало.
Седьмому члену группы, Лавро, было под шестьдесят: гигантского роста — настоящая башня — лысый, с длинной густой бородой с проседью; загадочный, сдержанный и молчаливый, он был похож на монаха с горы Афон; будучи агентом Коминтерна в Македонии, водил партизан в бой против немцев и усташей под именем Владыка, которое стало легендарным. После разрыва Тито со Сталиным его отношения с властителем Югославии то налаживались, то снова портились. Он знал горы лучше, чем кто-либо: от Албании до Боснии, от Салоник до Загреба. В его внешности было что-то архаическое, и Старр с легкостью мог вообразить Лавро на иконах будущего — однажды на них будут изображены они все, и верующие возблагодарят этих мастеров своего дела за то, что те спасли человеческую душу от худшей из бед, а именно — от той напасти, которую ученые, собравшиеся 20 сентября 1977 года на конференции в Стамбуле, искусно спрятали за следующей фразой: «К 2020 году мы не сможем и наполовину удовлетворить мировые энергетические потребности одной только ядерной энергией, если не будем использовать некоторые виды передового топлива». Старр навсегда запомнил это красивое выражение. Передовое топливо, восхитительный новый термин. В сравнении с ним слова реактор-размножитель и переработка отходов казались неуклюжими поделками с концлагерным душком.
Семнадцатого августа их доставили самолетом в Англию и отправили на одну из баз в Уэльсе. Там они отдыхали шесть дней, дожидаясь приказа. Старр прекрасно представлял себе, что происходило в то время в верхних эшелонах власти: изматывающее напряжение, распри и колебания перед принятием решения, превосходившего по своей важности и последствиям то, что Соединенные Штаты попытались осуществить в Заливе Свиней[33], по замыслу ЦРУ и с одобрения Эйзенхауэра и Кеннеди. Впервые ЦРУ и КГБ действовали сообща, что, разумеется, в этическом смысле являло собой прецедент, историческую важность которого трудно было переоценить: наблюдалось сближение двух держав, свидетельствующее о наконец-то достигнутом глубоком взаимопонимании.
Старр подобрал где-то собаку — огромную дворнягу с длинной густой шерстью, итог долгой череды скрещиваний — и очень к ней привязался. С ней ему было не так одиноко.
На седьмой день какой-то суровый и хмурый полковник, который явно был не в курсе происходящих событий, а потому находил их безделье предосудительным, приехал за ними на грузовичке и отвез в небольшое строение, охранявшееся подразделением ВВС. Там их ждали англичанин в штатском, в облике которого было, однако, мало штатского, физик по фамилии Каплан, американский генерал и два русских офицера, увешанные наградами. Их провели в конференц-зал и предложили сесть. Англичанин в штатском вышел к доске и долго, пристально их разглядывал. У него были рыжеватые волосы, короткие усы щеточкой и голубые стеклянистые глаза. Кожа лица была покрыта красными и белыми пятнами, в которых Старр узнал следы взрыва на нефтяной скважине в Саудовской Аравии — диверсионный акт, получивший широкую огласку в 1976 году. Перед ними стоял знаменитый майор Литтл. На протяжении четверти века майор Литтл заполнял своей наемнической деятельностью во всех горячих точках земного шара ностальгический вакуум, оставленный в английской душе падением империи, концом британского могущества и гибелью Лоуренса Аравийского. Самой интересной стороной его личности были уши: ювелирная работа ножом, фестончики, с изумительным искусством вырезанные на его мочках личным художником Амина Дада[34].
Этот человек, который больше любого из присутствовавших профессионалов заслуживал эпитета «легендарный», долго молча рассматривал их, стоя между доской и картой Албании. Держался он очень прямо: руки в карманах потрепанного пиджака, локти прижаты к бокам, одно плечо слегка приподнято, под мышкой трость, как принято у английских офицеров, — и если бы не его фанатичный взгляд, убивающий одним своим ледяным блеском, и что-то беспощадное во всей его ауре, смертоносной, как нож коммандос, приставленный к яремной вене, то его можно было бы принять за один из тех комичных обломков, что, уходя, оставила на побережье истории британская колониальная армия.
— Прошу прощения, господа, за то, что я так пристально вас разглядываю. Не сочтите за мелодраматизм — это не мой стиль, но я вхожу в состав группы и даже… Гм… Бррм… Кхе… — Он смущенно кашлянул, прикрыв ладонью рот. — Лучше уж сказать сразу: приказы отдаю я. И осуществляю командование. Подтверждение находится в этом конверте, подписанное вашим начальством… Сейчас нам нужно немного познакомиться, нам ведь предстоит действовать вместе… Разумеется, я читал ваши личные дела… Превосходно… Превосходно… Ничего не могу сказать… Безукоризненные… Так что я отлично понимаю, что каждый из вас может претендовать на командование этим подразделением… Сожалею, но так получилось, что командовать буду я… Гм… Бррм… Кхе…
Он цедил слова сквозь зубы, прочищал горло, кашлял, но Старр слишком хорошо знал этого
