После нас высадились союзники. Я попросил адмиралов оказать мне поддержку, чтобы отогнать неприятеля. Отряды обеих наций подошли к нам на помощь но, вступив в бой на открытой местности с превосходящими силами противника и добившись некоторого успеха, союзники по неизвестной причине отошли назад за линию укреплений, что вынудило нас сделать то же самое, ибо одни мы значительно уступали в силе неприятелю.
Еще до нашей высадки противник, решивший ввиду подавляющего превосходства наших морских сил оставить город, принудил население покинуть его, а затем предал его огню. Вследствие этого перед нами открылось печальное зрелище города, пожираемого пламенем: чтобы быстрее осуществить свой замысел, неприятельские солдаты разломали мебель и разбивали все, что попадалось под руку.
После высадки Легиона и национальных гвардейцев во главе с Бэтлом мы немедленно стали преследовать отступавшего неприятеля; союзники же высадились позже и, заняв покинутый город, выслали, как я уже говорил, часть своих сил нам на помощь.
В самом городе, где царил беспорядок, вызванный разрушениями и пожарами, было трудно поддержать дисциплину, чтобы не допустить никакого грабежа, и несмотря на строгие приказания адмиралов, солдаты англо-французских войск брали то, что им нравилось из вещей, брошенных в домах и на улицах. Наши люди, вернувшись в город, отчасти последовали их примеру, несмотря на все усилия наших офицеров не допустить грабежа. Было очень трудно пресечь беспорядки, так как в Колонии для обеспечения войск было собрано большое количество припасов, и особенно спиртных напитков, которые разжигали низменные страсти грабителей.
Впрочем, основное, что захватили наши люди, были съестные припасы и тюфяки (их перенесли в церковь, где мы устроили себе пристанище на ночь), а также предметы обихода, которые, естественно, были оставлены через несколько дней, когда мы ушли из города. Во всяком случае если бы не пример союзников, который, конечно, подтолкнул наших воинов, дело обошлось бы без подобных эксцессов.
Я остановился несколько более подробно на деталях этих событий и скрупулезно и правдиво обрисовал их с тем, чтобы опровергнуть кое-какие описания, сделанные одним шовинистом, неким господином Пажем, командовавшим тогда французским военным бригом «Дюкуадик»; человеком, которого его соплеменники считали креатурой Гизо, посланным этим министром Луи Филиппа в качестве тайного эмиссара.
Благодаря «открытому» галльскому характеру этого дипломатического шпиона, который, описывая события в Колонии, на чем свет ругает Brigands italiens[130], я вынужден был во время предпринятой по нашей инициативе высадки укрыть моих людей не от огня неприятеля, ибо последний при нашем приближении бежал, не отстреливаясь, а от выстрелов с «Дюкуадика», батареи которого, оказавшись как раз напротив моих людей, подвергли их возмутительному артиллерийскому обстрелу.
Некоторые из моих бойцов были контужены обломками домов и осколками, которые обрушились на нас в результате обстрела, начатого нашим «союзником».
Напомню, что среди прочих титулов, которых он удостоил нас в своих экстравагантных рассказах, было прозвище «кондотьеры»; таким образом этот господин стремился выразить презрение к людям, заслуживавшим значительно большего уважения, чем он сам.
Глава 39
Матреро
У Колонии мы должны были объединить свои силы при взятии этого города; однако нам предстояло следовать дальше и восстановить республиканскую власть на левом берегу реки Уругвай.
Остров Мартин Гарсия, куда я предварительно направил Анцани с небольшой эскадрой, сдался без боя. Мы захватили там некоторое количество скота и лошадей.
Там же мы повстречали первого «матреро», некоего Виворинья, из числа тех, кто был на нашей стороне; я должен немного рассказать об этих храбрых скитальцах, оказавших нам ценные услуги во время нашей трудной и славной экспедиции.
Матреро — это тип истинно независимого человека. Да и зачем ему жить в испорченном обществе, в зависимости от священника, который морочит его, и от тирана, который живет среди роскоши и кутежей, пользуясь плодами его труда, — если он может проводить жизнь в бескрайних девственных степях Нового Света, свободный, как орел или лев? Положив свою взлохмаченную голову на колени подруги своего сердца, он отдыхает, если устал, или летит на диком скакуне среди бескрайних пампасов в поисках вкусной пищи для себя и своей подруги[131].
Матреро не признает правительства. Но разве более счастливы европейцы, обремененные узами управления? Сколько было сделано и делается в этой связи неудачных испытаний, которые крайне затрудняют разрешение этого вопроса!
Ни от кого не зависимый, матреро господствует на этих громадных пространствах, обладая авторитетом правительства. Он не устанавливает пошлин и налогов, не обирает бедняка; единственная его надежда — сын, из которого он хочет сделать сорви-голову. У местных жителей он просит в качестве добровольного дара лишь самое необходимое для его скитальческой жизни, а потребности матреро предельно ограниченны; тому, кто одарил его, он отплачивает тем, что производит на своей лошади работы, что весьма ценится в этих краях.
Хороший конь, важнее всего для матреро; его оружие составляют карабин, пистолет, сабля и неизменный нож, с помощью которого он добывает мясо и ест его.
Из бычьих шкур он выделывает седло и сбрую, mancador, которым он привязывает на пастбище своего товарища-коня, las mancas, нужные для того, чтобы приучить лошадь стоять на месте, а не бродить, las bolas, которые настигают дикого коня, когда он несется с быстротой ветра, и валят скакуна на землю, обвившись вокруг его ног.
Las bolas — это если и не главное, то самое страшное оружие гауччо [132]. С их помощью он ловит, кроме диких коней, страусов; эти птицы не летают, но они способны бежать с такой быстротой, что не уступят скакуну или человеку, который после проигранного сражения убегает от преследующего его неприятеля.
Увы, если беглец скачет не на хорошем и свежем коне, то настигнутый болеадором, он вылетит из седла, а его конь рухнет на землю, и всадник не сможет освободить его, разве что только подползя в панчо он ловко сдернет аркан и, таким образом, освободит задние ноги своего коня.
Удивительное зрелище для нас, европейцев, видеть конницу, спасающуюся бегством от кавалерии победившей стороны. Туча bolas вздымается над отрядом преследователей и настигает бегущих; многих они убивают на скаку, остальных же продолжают преследовать.
Лассо служит неменьшую службу гауччо или матреро; они почти не отличаются друг от друга, разве что первый в отличие от матреро порой более зависим от тех, кого называют правительством и кто часто являют собой лишь сборище нескольких наглецов.
Лассо, которое, казалось бы, небрежно, а на самом деле очень аккуратно привязано всегда у правого бока коня, служит южноамериканцу для добывания пищи и чтобы зарабатывать на жизнь, когда обстоятельства заставляют его (что случается очень редко) работать ради пропитания. Мясо, главным образом говяжье, является единственной пищей матреро.
Итак, если учесть, что при изготовлении и постоянном использовании всех этих вещей необходим нож, то можно представить, как матреро должен ценить это оружие, которым он искусно пользуется также для того, чтобы нанести противнику удары в лицо или перерезать ему горло.
Матреро никогда не откажется разделить с вами свое a?ado (жаркое), но вы должны иметь всегда при себе нож, если не хотите получить с его стороны отказ одолжить вам нож, который ценится им превыше всего и в случае потери которого в пустынной степи ему было бы очень трудно найти другой, подобный.
Как уж было сказано, матреро — это то же, что и гауччо в пампасах, монарх cuchilla — долины Риу- Гранди. Однако он более свободен от закона, более независим. Он подчиняется, если правительство соответствует его требованиям и симпатиям, в противном случае большую часть времени его пристанищем,
