свою честь; они прониклись убеждением, что смелость и хладнокровие помогут разбить противника, как бы ни были велики его силы. Когда неприятель предпринимал атаку, я всегда держал наготове несколько лучших легионеров и тех немногих всадников, которые остались с нами; с этими людьми я, в свою очередь, каждый раз контратаковал неприятеля.
Несколько раз к нам пытался приблизиться парламентер с белым флагом, очевидно, чтобы узнать, не намерены ли мы сдаться. В таком случае я отбирал наших лучших стрелков и отдавал им приказ стрелять до тех пор, пока посланный не убирался восвояси.
Сражение, начавшееся в час пополудни, продолжалось таким образом до 9 часов вечера. Вокруг нас были горы трупов. Около 9 часов мы сделали приготовления к отступлению. Многие наши люди были ранены, их оказалось больше, чем оставшихся невредимыми. Ранены были почти все офицеры — Маррокжетти, Казана, Самки, Рамюрино, Роди, Берутти, Цаккарелло, Амеро и другие; лишь Кароне и Траверсо не получили ран.
Трудным и мучительным делом оказалась перевозка тяжелораненых; часть их везли на брошенных лошадях, другие, сохранившие способность передвигаться, шли поддерживаемые товарищами. После того, как все было сделано для удобства раненых, остальные разделились на четыре взвода, и в то время, как люди выстраивались в ряды, им приходилось ложиться на землю, чтобы оградить себя от непрерывного ружейного огня противника. Несколько указаний о порядке движения, и отступление началось.
Отступление этой горстки людей являло собой прекрасное зрелище! Мы шли сомкнутой колонной, окруженной тучей лучших в мире кавалеристов. Был дан приказ, разрешавший стрелять только в упор, пока мы не достигнем опушки леса, покрывавшего левый берег реки Уругвай. Я приказал также, чтобы раненые были перемещены в авангард, ибо следовало ожидать, что противник будет атаковать наш арьергард и фланги. Но как заставить бедных страдальцев соблюдать строй? Они несколько нарушили порядок движения и, помнится, один или двое из них поплатились за это жизнью. Остальных, а их было немало, удалось спасти.
Я с гордостью вспоминаю маленькую колонну, которая заслуживала восхищения! Она двигалась вперед, ощетинившись штыками, и достигла назначенного пункта такой же сомкнутой, какой начала свой путь.
Напрасно противник, напрягая все свои усилия, атаковал колонну то с той, то с другой стороны, стараясь во что бы то ни стало опрокинуть нас. Тщетно! Когда неприятельские кавалеристы, вооруженные пиками, приближались, чтобы поразить ими наших людей, мы отбивались только штыками и в еще более строгом строю продолжали движение.
Стой! И все несколько раз поворачивались кругом, когда неприятель наседал с особой силой, и отгоняли его несколькими выстрелами. Только достигнув опушки леса, мы смогли действовать более свободно и, обстреляв противника более плотным огнем, отбросили его.
В этот день одно из самых больших страданий нам причиняла жажда. Особенно плохо пришлось раненым, которые пили собственную урину. Можно себе представить, с каким нетерпением люди бросились к воде, когда мы достигли берега реки. Часть бойцов утоляла жажду, а другие старались не допустить приближения противника.
Блестящий успех нашего первого отступления позволил нам действовать в дальнейшем с большей уверенностью.
Мы развернули в цепь берсальеров для прикрытия левого фланга, которому вплоть до нашего вступления в Сальто постоянно угрожал неприятель, и таким образом двигались вдоль берега реки.
При нападениях неприятеля, который не прекращал своих атак, раздраженный тем, что от него ускользает добыча, которую он наверняка считал своею, следовала команда: «Стой!», после чего наши люди, совершенно воспрянув духом и возгордясь достигнутым успехом, кричали по-испански врагу: «Ah che по?»[142] и, обращая его в бегство залпами, насмехались над ним.
Ожидавший нас у входа в город Анцани, взволнованный до слез, хотел обнять каждого. Этот несравненный, скромный воин не поддался отчаянию. Он сам уверил меня в этом. Но каким тяжелым был бой и какое превосходство в силах было у неприятеля! Анцани собрал в крепости немногих оставшихся, в большинстве своем выздоравливавших от ран; на предложения сдаться он отвечал как Пьетро Микка[143] при осаде Турина, и подобно Пьетро Микка он скорее взорвал бы себя, чем сдался!
Во время сражения, неприятель, полагаясь на явное превосходство своих сил, побуждал к сдаче и нас, и находившегося в Сальто Анцани. Я уже рассказал о том, как мы ответили неприятелю на поле сражения. Еще более внушительный ответ дал Анцани, стоявший наготове с фитилем в руке. Любой менее твердый человек, чем он, был бы смущен, услышав уверения не только неприятеля, но и самого Баэса и его людей о том, что на поле боя все потеряно и что видели, как я упал (так и было в действительности, но это произошло только потому, что подо мной была убита лошадь). Однако Анцани не поддался отчаянию! Я специально указываю на этот факт и призываю помнить о нем тех моих сограждан, которые не раз отчаивались спасти Италию. Конечно, таких, как Анцани, немного. Но тот, кто поддается отчаянию, — трус! И мы дали достаточные доказательства того, что никогда не теряем надежду на полное освобождение нашей родины, несмотря на черные дела предателей, постоянно готовых торговать ею, и на чванливых соседей, привыкших уже столько раз заключать с ними сделки![144]
Анцани своим героическим поведением спас все, и благодаря ему мы смогли с триумфом вернуться в Сальто.
Мы вступили в город около полуночи. Разумеется, никто из населения и гарнизона в этот час не спал, и великодушные жители Сальто вышли на улицы, чтобы разузнать о раненых, поспешить им навстречу и проводить к себе домой, чтобы оказать им всю необходимую помощь и окружить их заботой. Бедные люди! Сколько им пришлось перенести из-за непрекращающейся войны! Я всегда буду вспоминать вас с чувством глубокой благодарности.
В этом сражении мы понесли ощутимый урон; потери же противника были огромны. Генерал Сервандо Гомес, командующий неприятельскими войсками, который столь искусно совершил внезапное нападение на нас и чуть было не уничтожил, исчез в 9 часов, уводя потрепанную дивизию к Пайсанду, откуда она пришла. Неприятель уносил с собой большое число раненых, а покинутая им долина Сант- Антонио была покрыта трупами его солдат.
Весь день 9 февраля ушел на оказание помощи нашим раненым, а также раненым неприятеля, которые не смогли уйти. Два хирурга-француза оказали нам чрезвычайно большие услуги в лечении: врач с «Эклэра», молодой, старательный и способный человек (я забыл его имя), и другой молодой человек, принадлежавший к той же нации, Дерозо, который некоторое время был с нашим Легионом и в тот день сражался как воин; оба они усердно потрудились, оказывая помощь раненым.
Но больше всего нашим страдальцам помог нежный уход великодушных жителей Сальто.
Последующие дни были посвящены погребению мертвых. Я полагал, что похороны убитых должны быть торжественными из-за необычного характера сражения; мне вспомнились виденные мною могильные холмы на полях сражений в Риу-Гранди. И вот на холме, господствующем над Сальто и послужившем местом славных схваток, была выкопана могила, в которую поместили тела всех без различия; затем останки каждого, друга и неприятеля, были засыпаны корзиной земли, и над могилой поднялся холм, хорошо видный каждому; он увенчан крестом, на котором можно прочесть следующие слова: «Итальянский легион, флот и кавалерия Восточной республики»; на другой стороне: «8 февраля 1846 г.» [145]
Имена храбрых воинов, убитых и раненных в славной битве, записаны в журнале Легиона, который вел Анцани. Генерал Медина смог беспрепятственно вступить со своим эскортом в Сальто, где он взял на себя верховное командование, принадлежавшее ему до революции[146], совершенной в Монтевидео сторонниками Риберы. В течение всего этого периода ничего важного не произошло.
Глава 46
Революция в Монтевидео и Корриентесе
