излюбленное боевое средство. Они метали их в нас в огромном количестве, но я не видел, чтобы они ранили хотя бы одного человека. Надеюсь, что мои юные сограждане отнесутся к этим хлопушкам с пренебрежением, которого они заслуживают, в тот, быть может, недалекий день, когда мы преподадим такой урок нынешним хозяевам Тироля, который убедит их, что воздух южных Альп является для них смертельным.
Достигнув Сан-Марино, я написал на ступенях церкви у входа в город примерно следующий приказ: «Солдаты, я освобождаю вас от обязанности следовать за мной дальше. Возвращайтесь по домам, но помните, что Италия не должна пребывать в рабстве и позоре!»
Правительство республики Сан-Марино получило от австрийского генерала ультиматум с неприемлемыми для нас требованиями. Это вызвало здоровую реакцию у наших бойцов, которые решили скорее бороться до последней крайности, чем снизойти до унизительных условий. Тогда мы пришли к соглашению с правительством республики, по которому оружие должно было быть сложено на этой нейтральной территории, и каждый мог беспрепятственно вернуться к себе на родину. Это соглашение было заключено с правительством Сан-Марино; с врагами же Италии мы не хотели вести никаких переговоров.
Я лично не намеревался сложить оружие. С горстью спутников я надеялся пробиться в Венецию. Так мы и решили. Бесконечно дорогой, но в то же время обременительной тяжестью была для меня моя Анита, которой вскоре предстояло родить и здоровье которой все ухудшалось. Я настоятельно просил ее остаться в этом спокойном месте, где жители отнеслись к нам с большим доброжелательством. Можно было быть твердо уверенным, что здесь ей будет предоставлен приют. Но все было напрасно. Ее мужественное, благородное сердце воспротивилось всем моим предостережениям. Она заставила меня молчать, крикнув: «Ты хочешь меня покинуть!»
Я решил выйти из Сан-Марино около полуночи и найти какую-нибудь бухту на Адриатике, из которой можно было бы отплыть в Венецию.
Так как многие мои товарищи решили сопровождать меня во что бы то ни стало, особенно несколько храбрых ломбардцев и венецианцев, перебежчиков из австрийской армии, я вышел из города с немногими и стал дожидаться других в условном месте. Такой план вызвал задержку: мне пришлось выжидать некоторое время, пока остальные присоединились ко мне. Днем мы бродили по окрестностям, чтобы разузнать о более доступных местах на берегу.
Судьба, в которую я никогда не терял веры, послала мне человека, оказавшего мне в таких трудных обстоятельствах неоценимые услуги. Галапини, отважный юноша из Форли, добравшийся до меня в одноколке, послужил мне проводником, разведчиком. Он с быстротой молнии появлялся оттуда, где находились австрийцы, собирая сведения среди жителей и оповещая меня обо всем узнанном. Опираясь на добытые им сведения, я решил двигаться в Чезенатико, и Галапини раздобыл мне проводников, которые сопровождали нас на этот раз.
Мы достигли Чезенатико в полночь. При входе в селение мы натолкнулись на австрийскую стражу, немало удивленную нашим внезапным появлением. Я воспользовался этим мигом замешательства и крикнул моим товарищам, находившимся на конях вблизи меня: «Слезьте и обезоружьте их!» Это было делом одного мгновения. Мы вошли в селение и стали господами положения, арестовав несколько жандармов, которые никак не ожидали нашего появления в эту ночь.
Одним из моих первых мероприятий было поручение членам муниципалитета предоставить мне нужное количество лодок для перевозки моих людей.
Но счастье перестало мне благоприятствовать. Ночью на море началось волнение, разыгрался шторм. При выходе из гавани волнение было так сильно, что отплыть было почти невозможно. Вот тут-то мне помогли мои познания в навигации. Покинуть гавань было совершенно необходимо. Уже рассветало, враги были близко, и для отступления нам оставалось только море.
Я направился к «брагоцци», рыболовным баркам, велел связать несколько корабельных канатов, имевших по два скрепленных друг с другом небольших якоря, и попробовал на лодке выйти из гавани, чтобы бросить якоря в море и, тем самым, попытаться при помощи канатов продвинуть лодки вперед.
Первые попытки были безуспешны. Напрасно прыгал я в море, чтобы направить лодку против прибоя, напрасно ободрял я лодочников и сулил щедрые обещания. Только после многократных и напряженных усилии удалось, наконец, бросить и закрепить якоря на нужном расстоянии.
Мы возвращались в гавань, разматывая канаты, которые были привязаны к закрепленным якорям. Когда настала очередь последнего каната, оказавшегося тонким и ветхим, он оборвался, и вся работа пошла насмарку. Пришлось все начинать сначала. Можно было взбеситься от такой неудачи.
Мне пришлось вернуться к рыбачьим баркам, искать другие канаты и другие якоря. При этом приходилось подгонять сонных и апатичных людей, чтобы заставить их двигаться и выполнять необходимое. Наконец, мы предприняли новую попытку, на этот раз более удачную, и установили якоря так, как было нужно.
Отряд отплыл на тринадцати барках[230]. Последним отплыл полковник Форбес. Во время приготовления к отъезду он оставался позади, на краю селения, сооружая баррикады, чтобы отбить неприятеля в случае его появления.
После того как с помощью канатов все лодки с отрядом вышли из гавани, каждый получил свою долю продовольствия, которое было реквизировано у муниципальных властей. Затем я сделал всем несколько наставлений, посоветовав держаться возможно ближе друг к другу, и мы поплыли по направлению к Венеции.
Уже наступил день, когда мы покинули Чезенатико. Буря улеглась, и дул благоприятный ветер. Если бы я не был опечален положением моей Аниты, которая находилась в самом жалком состоянии и ужасно страдала, я бы считал нашу судьбу счастливой: ведь нам удалось преодолеть столько трудностей и оказаться на пути к спасению. Но страдания моей дорогой подруги были слишком сильны, и еще сильней было мое огорчение из-за того, что я не мог спасти ее.
Вследствие нехватки времени и тех трудностей, с которыми пришлось столкнуться при отплытии из Чезенатико, я не мог заняться продовольствием, возложив обязанность позаботиться о нем на одного офицера, который достал то, что было возможно. При всем том ночью в неизвестной деревушке, захваченной нами врасплох, удалось раздобыть только немного продовольствия, которое и было распределено между всеми барками.
Ощутительнее всего был недостаток воды, а моя бедная больная спутница испытывала жгучую жажду, что явно свидетельствовало о подтачивавшей ее тяжелой болезни. Утомившись в хлопотах, я также испытывал жажду, а запас питьевой воды был у нас ничтожным.
Весь этот день мы шли вдоль итальянского берега Адриатики в некотором отдалении от него. Ночь была великолепна. Было время полнолуния, и я с неудовольствием смотрел, как поднимается на небе спутница мореплавателей, которой я столько раз любовался с таким восхищением. Прекрасная, как никогда, она была, к несчастью, слишком прекрасна. В ту ночь луна оказалась для нас роковой!
К востоку от мыса Горо оказался австрийский флот. «Патриотические» правительства Сардинии и Бурбонов предоставили ему без боя господство на Адриатике. Из объяснений рыбаков я знал о существовании австрийской эскадры и о том, что она, возможно, находится за этим мысом, однако, мои сведения были неопределенны.
На нашем пути в Венецию первое австрийское судно, которое мы заметили, была бригантина, кажется «Оресте». Неприятельское судно, также заметившее нас при лунном свете, постаралось приблизиться к нам. Я приказал сопровождавшим меня баркам держаться левее, ближе к берегу, чтобы таким образом выйти, по возможности, из полосы лунного света, который облегчал неприятелю возможность увидеть наши маленькие суденышки. Но эта предосторожность оказалась напрасной. Ночь была ясной, как никогда, и враг не только держал нас в поле зрения, но и открыл издалека орудийный огонь и стал пускать ракеты, чтобы привлечь к нам внимание своей эскадры и оповестить ее о нашем приближении. Я попробовал, не обращая внимания на артиллерийский обстрел, проскользнуть между неприятельскими кораблями и берегом. Но экипажи остальных барок, испуганные орудийным огнем и увеличивающимся количеством врагов, повернули обратно. Не желая покинуть их, я последовал за ними.
День наступил, а мы находились в бухте у мыса Горо, окруженные неприятельскими судами, которые
