она выделена из нашей армии, потому что действительно боялись появления большого отряда австрийцев в той части Тироля? Или хотели ослабить наше войско, чтобы оно так не прославилось в решительной битве, которая неизбежно должна была произойти у Минчо? Или же намеревались присматривать за отрядами альпийских стрелков, которые с чудовищной быстротой в эти дни увеличивались, и лишить их той самостоятельности, которой как будто сочувствовал король, но которая не нравилась некоторым высокопоставленным лицам? Думаю, что эта лисица Бонапарт не прочь был присоединиться к мнению, что нам грозят австрийцы именно в Тироле: отличный предлог, чтобы удалить из армии нашу четвертую дивизию, лишив ее доблестного командира и прекрасной дивизии.
Далее, альпийские стрелки. Ведь их, после Трепонтского сражения, осталось всего 1800 человек, однако немногим больше чем в месяц, как по волшебству, число их увеличилось примерно до двенадцати тысяч, и с каждым днем их становилось все больше. Эти альпийские стрелки внушали подозрение людям с нечистой совестью, которые считали, что волонтеры вообще не нужны, ибо они вызывали в них ужас.
Впрочем, эти люди, виновные во многом, не без основания содрогаются от страха перед нами. Они называют нас революционерами, но мы гордимся этим почетным званием и не откажемся от него, пока на земле существуют негодяи, которые, чтобы самим утопать в роскоши, угнетают лучшую часть нации, насаждая всюду нищету. Нелепый план военных действий мог родиться только в извращенном уме Наполеона III и найти отклик в душе короля и его ничтожных приспешников. Словом, надо сказать, что битва при Сан-Мартино все же произошла, причем итальянское войско состояло из пяти дивизий, из которых четвертая была отозвана, а ведь она могла быть блестящей подмогой нашим и участвовать в предстоящем жарком сражении.
Страх перед австрийскими частями, реально существующими, или якобы спускавшимися из Тироля, мне бросился в глаза с момента моего прибытия в Лекко, где я нашел отряд французских саперов под начальством старшего офицера, минировавших главную дорогу от Лекко до Вальтеллины.
У этого офицера, правда, был приказ согласовать свои действия со мной, и я, не имея сведений о продвижении в этом направлении неприятельских частей, попросил его прекратить эту разрушительную работу.
Я думаю, что генерал Чальдини получил приказ, идущий из того же источника, разрушать в верхних долинах дороги и мосты. Такой же приказ был передан полковнику Бриньону, который занял Валь Камонику, и мне в Вальтеллине. Полковник, скрепя сердце, заставил кое-что разрушить, а я предложил выяснить саперам, какие пункты придется уничтожить в случае крайней необходимости, но пока что не велел ничего трогать, ибо мне казалось проявлением преждевременного страха превращать в руины мосты и дороги, столь нужные бедным жителям, если у нас нет сведений о том, что противник двигается в большом количестве.
Тем временем произошли генеральные сражения при Сольферино и в Сан-Мартино[270]. После чего был заключен Виллафранкский мир[271]. Многим он казался несчастьем, мне же — благом [272]. Ко времени предварительного перемирия и потом заключения мира в Виллафранке альпийские стрелки насчитывали 12 тысяч человек, разбитых на пять полков, которые заняли четыре долины: Вальтеллину, Камонику, Саббия и Тромпиа — вплоть до самой границы Тироля. Генерал Чальдини со своей дивизией отошел к Брешии. В конце концов к моим пяти отрядам альпийских стрелков прибавился еще один: апеннинские стрелки, которых Кавур с начала кампании, вопреки приказу короля, под разными предлогами не хотел посылать нам, а теперь, когда война закончилась, они появились. Вместе с апеннинскими стрелками прибыл также полковник Маленкини, тот самый, который в начале массового притока молодежи Италии в ряды пьемонтской армии привел из Тосканы 900 юных бойцов. Маленкини был для меня чистой находкой, потому что его очень любили солдаты, а отчасти также из-за его дружеского и милого отношения ко мне.
Вскоре появился и Монтанелли, человек, к которому я питал любовь с того самого момента, когда я познакомился с ним во Флоренции в 48 году. Да, он заслуживает уважения за свою самоотверженность, поистине удивительную! Он был простым воином в отряде апеннинских стрелков. Этот человек вместе с Филопанти и Массимо д’Адзельо[273] вызывал всегда во мне чувство глубочайшего уважения. Величайшие люди! Мужественные и ума исключительного. В них я вижу идеал настоящего гражданина! Двое из этой плеяды людей могли прославиться как ученые, но они поплатились своей кровью в роковой день.
Два знаменитых государственных мужа были ранены в Куртатоне и в Виченце, сражаясь как простые солдаты в рядах итальянских патриотов! Филопанти — великий астроном, бессменный депутат римского Учредительного собрания. Я видел его с карабином, защищающим Рим. Италия может гордиться, что родила таких гигантов! Монтанелли среди тосканской молодежи в Куртатоне и Массимо в рядах сражающихся в Виченце — это фигуры поистине героические: почетные шрамы, полученные ими на полях битв, украшают ореолом славы авторов итальянского Учредительного собрания[274] и „Николо дей Лапи“[275].
Когда Маленкини маршировал в Пьемонте с тосканской молодежью, он уже пренебрег постом военного министра во Флоренции, на который его выдвинуло общественное мнение, всемогущее в те дни. Но час битвы в Ломбардии приближался, и он бросил свой пост и пошел туда, где надо было сражаться. Такое самоотречение часто заслуга скромных патриотов, ибо высокие посты, от которых они великодушно отказываются, обыкновенно заняты интриганами, приносящими вред родине.
В результате перемирия в Виллафранка, в котором все видели вестника мира, альпийские стрелки были поставлены в положение, мало отвечающее их нраву. Эти великодушные юноши, оставив удобства и мирную жизнь» чтобы поспешить туда, где идет бой за Италию, конечно, были неприспособлены к тихой гарнизонной жизни, к однообразному существованию в казармах и особенно к суровой дисциплине, господствующей в королевской армии в мирное время. С начала перемирия стало ясно: альпийские стрелки будут каким-то чужеродным телом в регулярной армии под беспрестанным и неприятным контролем со стороны военного министерства Ламармора.
В то же время вести из Центральной Италии побуждали к военным действиям. Шел слух, что герцог Моденский готовился вторгнуться в пределы герцогства, а папские отряды швейцарцев после резни в Перудже горят желанием броситься на Романью[276].
Глава 12
В центральной Италии
В Центральной Италии, кипевшей ненавистью к своим властелинам, явилось вполне понятное желание иметь у себя альпийских стрелков. Эти отряды заслуженно пользовались уважением страны. При независимом образе мыслей стрелков, можно было предположить с большой степенью вероятности, что они не будут бесконечно подчиняться приказам монархистов. Поэтому они особенно не нуждались в том, чтобы их побуждать на борьбу с тиранами и священниками.
Об этом беседовали со мной Монтанелли и Маленкини. Оба они предприняли поездку по Центральной Италии и, вернувшись обратно, передали мне желание правительства Флоренции, Модены и
