проклятого дома серого камня, где остался его безрассудный гость из Данелойна, к которому он успел уже не на шутку привязаться.
Войти в этот дом Босоногий колдун не мог. Любой прохожий мог, а он нет. Впору было затопать ногами и разразиться проклятьями. Но Аркадий Степанович не стал делать ни того ни другого. Он сверлил дом взглядом, как будто стараясь получше его запомнить, однако в этом не было никакой нужды. Уже завтра, если не сегодня, таинственный маг, обладающий нечеловеческой темной силой, мог перенести свое убежище в любой другой конец города. И все, чего хотел бы сейчас Аркадий Степанович, — это проникнуть взглядом за непроницаемую завесу, чтобы увидеть своего врага в лицо. Кто, каким образом… откуда взялась эдакая напасть в городе, где Босоногий колдун прожил последние лет сто пятьдесят своей жизни, где у него были друзья и коллеги, и почему об этом никто не знал? И мало того, что эта нечисть устроила себе здесь неуязвимое пристанище, она еще захватила людей, за которых он нес нынче личную ответственность… Босоногий колдун заскрипел зубами.
Хватит терять время. Нужно найти способ прорваться сквозь эту завесу и вытащить всех троих. Если они еще живы, конечно. Вряд ли черный маг похитил принцессу, чтобы убить ее, но вот остальные… Хуже всего была полная неизвестность относительно его планов. Аркадий Степанович был абсолютно убежден в нечеловеческой природе этого мага, и это-то и сбивало с толку. О чем вообще может думать подобное существо?
Он бросил последний взгляд на зачарованное здание и поспешил прочь. Его ждала работа. И дело это стало делом его чести. Он был обязан не только вернуть домой принцессу айров, не только попытаться спасти Баламута и Овечкина, но и очистить свой город от непрошеного гостя.
К утру у Аркадия Степановича воспалились глаза и ум заехал за разум. Старец сидел перед магическою картой и чувствовал, что вышел за пределы собственных сил и разумения — в результате его титанических усилий черное облако обрело наконец привязку к местности и… разделилось. Часть его по- прежнему покрывала уже известный дом на Петроградской стороне, а вторая часть непостижимым образом материализовалась на Моховой улице. В чистейшем, проверенном-перепроверенном месте, в двух шагах от любимого и постоянного обиталища самого Босоногого колдуна…
ГЛАВА 10
До границы с Дамором оставалась еще половина пути, когда провидец Гиб Гэлах с хриплым стоном припал вдруг головою к гриве своего коня. Подъехав к нему поближе, Де Вайле увидела, что старик находится в полуобморочном состоянии. Она покачала головой. Король Фенвик не рассчитал сил своего посланца… куда ему в столь преклонном возрасте скакать без сна и отдыха!
Она спешилась и, взяв обоих коней под уздцы, повела их к ближайшему постоялому двору. Хорошо еще, что это случилось не в чистом поле, а при въезде в селенье. Выбежавший навстречу слуга помог ей снять старика с седла. В дом его пришлось нести на руках.
Гиба Гэлаха усадили в кресло напротив очага, и пока жена хозяина суетилась вокруг него, смачивая уксусом виски, приводя его в чувство и прочими домашними средствами, колдунья заказала обед и, расстегнув плащ, присела рядом, задумчиво наблюдая за стариком. Тот открыл наконец мутные глаза и, встретившись взглядом с Де Вайле, бессильно опустил веки.
Слова им были не нужны. Проворный кухонный мальчишка принес заказанные блюда и кувшин с подогретым вином. Де Вайле села поближе к старику и заботливо поднесла стакан к его губам. Гиб Гэлах сделал несколько глотков, и глаза его прояснились.
— Больше я тебе не спутник, — хрипло сказал он, отстраняя стакан. Если ты станешь ждать, пока я оправлюсь, потеряешь много времени.
Она кивнула.
— Я знаю, ты умеешь больше, чем показываешь нам, — продолжал Гиб Гэлах. — Что ж, теперь руки у тебя развязаны. Оставь меня и поторопись.
Она приподняла бровь, и он поспешно отвел глаза. В лицо Де Вайле никто не мог смотреть подолгу.
— Что ты еще знаешь, провидец? — с едва различимой насмешкой в голосе спросила она.
— Немного, — сказал старик. — И это беспокоит меня. Поспеши, Де Вайле.
Она снова кивнула.
— Мои возможности и впрямь велики. Не беспокойся, я сегодня же перейду границу. И если повезет, нынче вечером буду уже говорить с Баламутом. Все будет хорошо. Отдыхай.
Де Вайле придвинула к себе тарелку и рассеянно принялась за еду. Мысли ее витали где-то далеко. Гиб Гэлах же вовсе ни к чему не притронулся. Он осторожно откинулся на спинку кресла и снова закрыл глаза.
— Боюсь, мы не встретимся больше с тобою, — вдруг сказал он. — Зрение мое слабеет… не могу различить… но кого-то из нас скоро не будет в живых. Поэтому простимся, Де Вайле.
Она перестала жевать.
— Что ты видишь?
— Я вижу кровь между нами… искупительную кровь. Может статься, я не выйду уже за порог этого дома. Пора подумать о священнике. Если есть на твоей совести какой-то грех, подумай и ты об этом, Де Вайле.
— Хорошо, — сказала она, усмехнувшись. — Я подумаю. Но что такого ты мог сотворить, Гиб Гэлах, чтобы для искупления этого греха кому-то понадобилось выпускать кровь из твоего старого тела?
— Что ты знаешь обо мне? — он открыл глаза и глянул на нее остро и проницательно, как глядел в дни своей молодости, когда еще не был провидцем, не смотрел в будущее и не имел такого вида, будто спит на ходу. — Я ведь тоже человек, такой же человек из плоти и крови, как и ты, женщина. И я любил и ненавидел, и убивал врагов. Кто знает, чья кровь вопиет сейчас к небу, требуя расплаты?
Де Вайле ничего не ответила и в свою очередь отвела взгляд.
— Хорошо, — сказала она через некоторое время. — Простимся, как положено.
Обед остался недоеденным, вино — недопитым. Гиб Гэлах все еще не имел сил подняться с кресла, куда его усадили, и Де Вайле склонилась к нему, целуя троекратно, как требовал старинный обычай Данелойна, — в лоб, дабы простились недобрые помыслы, в щеку, дабы простились недобрые чувства, и в уста, дабы простились недобрые речи. Он ответил ей тем же, и колдунья не заметила в его движениях и тени брезгливости, с какою обычно прикасались к ней люди. Лицо старика было торжественным и спокойным, когда он смотрел ей вслед, но она вышла не обернувшись.
Всего час спустя она пересекла границу между мирами. И всего час спустя умер Гиб Гэлах, не дождавшись священника, сидя в том же кресле и с тем же выраженьем лица. Очень стар был провидец, и может быть, судьба пощадила его, даровав мирную смерть — не от ножа убийцы.
Поразмыслив немного, Де Вайле выбрала для себя обличье, пригодное, пожалуй, для любого мира. Представители этого племени, казалось, были воистину вездесущи — черные, горбоносые, наглые, обладающие своим собственным тайным знанием, бессмертные и не меняющиеся с веками. И по улицам Петербурга побрела старая цыганка, толстая и безобразная, в пестрых юбках и с золотыми кольцами в ушах.
Поиском заниматься она умела и не сомневалась, что очень скоро нападет на след затерявшегося сотоварища. Де Вайле шла вразвалочку, время от времени приставая к прохожим с предложением погадать. Гадать она тоже умела, и хотя кое-кто шарахался при виде ее безобразия, в карманах у нее очень скоро появились денежки, что было совсем нелишне. Но под плутовато-безмятежным выражением лица старой цыганки скрывались настороженность и напряжение. Склоняясь над очередной рукой, она плела цветистые байки, не слыша ни слова из того, что говорит, ибо в это время сознание ее, обратившееся в подобие частого сита, пропускало через себя непрерывный поток — мутную реку мыслей, желаний, страстей человеческих, и поток этот ширился, захватывая все больше и больше из общего грязного варева огромного города. Рано или поздно в нем должен был промелькнуть хорошо знакомый ей импульс, язвительная мысль
