приметами.
«There's the rub…» [1] — сказал себе сэр Доудсен, входя в просторный холл.
Судя по внешнему виду Сержа, он уже часа три пил.
Он раскраснелся, глаза его стали совсем маленькими, а нос, наоборот, огромным, с лиловым оттенком. Александр сел за столик и улыбнулся ему как можно приветливее. Тот же посмотрел на него с хмурой неприязнью.
— Что она? — вопросил меценат и, опрокинув в себя очередную стопку водки, подозвал официанта.
— Кто? — Молодой аристократ сделал над собой усилие и заинтересованно вчитался в меню. Есть ему не хотелось. Еще бы, он же только от стола.
— Кто?! — неожиданно злобно взревел Серж и накинулся на ни в чем не повинного официанта:
— Не видишь, графин пустой! Ну, чего пялишься на меня, как баран на новые ворота!
— Будет исполнено! — От испуга официант присел и, склонив голову в подобострастном поклоне, взял пустой графин в намерении умчаться прочь.
Бобров схватил его за рукав форменной куртки:
— И этих захвати, как их.., черт, зеленых таких…
— 0-оливок?
— Нет! — прогрохотал Бобров на весь зал. — Нет! Мать твою! Этих, Ягодин зеленых. Тьфу ты черт, как их…
— Полагаю, господин желает виноград, — со спокойной язвительностью заметил Александр, не отрывая глаз от меню горячих закусок.
— Вот именно, — на шумном вздохе согласился Серж, сверля глазками потомка Доудсенов. — Их…
Тот даже бровью не повел. И на сей раз итонское воспитание оказалось на высоте.
Официант бежал, не оглядываясь.
— Так я спросил, как она?
— Нет, первый раз вы спросили: «Что она?» — равнодушно заметил Александр. — В сущности, это одно и то же, но…
— Я тебя сейчас убью! — рыкнул меценат.
— Возможно, вы попробуете это сделать, но довести попытку до логического финала вам будет весьма затруднительно. — Сэр Доудсен уперся в него холодным взглядом поверх меню.
Так они сидели молча и пялились друг на друга, не мигая, довольно долго. Официант успел принести полный графин водки, блюдо с виноградом и замер у столика в ожидании, когда второй посетитель все-таки сделает заказ. Первым сдался Серж. Это было вполне закономерно, ведь он же не заканчивал Итон.
— Я обидел ее. Страшно! Повел себя как последний дурак, — с горечью произнес он.
Молодой аристократ отложил меню в сторону и обратился к официанту:
— Чай, пожалуйста. И кейк. Лимонный.
— И все?! — округлил глаза Бобров. — Нет, ты должен со мной выпить.
— Слово «должен» тут неуместно, — ответил ему Александр и отпустил официанта.
Странные произошли в нем перемены за последний день. Теперь он мог, совершенно не напрягаясь, оказывать достойное сопротивление этому человеку.
— Когда это ты успел стать филологом? — хмыкнул тот.
— Two wrong do not make a right [2], — вместо ответа заметил аристократ. — Вы злитесь на меня совершенно напрасно. К тому же, разругавшись со мной, вы вряд ли исправите ошибку, которую совершили утром.
— Черта с два, ошибку! — горячо запротестовал меценат. — Девчонка должна знать, кто хозяин. Если показать им слабинку вначале, потом они сядут тебе на голову и будут лупить пятками по переносице. Я все это уже проходил!
— Мария не станет.
— Еще как станет.
— Но вы ее совсем не знаете.
— Я знал Ирму. И я скажу тебе, — он деловито налил в стопку водки, — Машка — та еще штучка. Гордая, хоть и кажется простушкой. Это хорошо для сцены, но именно такие потом жилы и вытягивают.
— Тогда почему же вы злитесь?
Бобров залпом осушил стопку и, кинув в рот огромную виноградину, пожал плечами:
— Сам не знаю. Чувство такое, будто бы этот твой… ну, ирис растоптал. Или плюнул мимо урны, ай, один хрен.
Гадостно на душе. Как она там?
— Она сожалеет, что подвела вас.
— Плакала?
— Нет.
— Ах, она сожалеет, — недовольно проворчал менат, — сожалеет она, видите ли!
— Не понимаю, что вас не устраивает. Если бы я не был представлен мадам Касальской, я бы подумал, что вас мучает иное чувство, нежели профессиональный интерес по отношению к Марии. — Сэр Доудсен кивнул официанту и, взяв чашку, с наслаждением сделал глоток горячего чая.
— Ха! — Бобров немного повеселел. — Каждый продюсер влюблен в свою подопечную. Без этого невозможно. Но это профессиональная любовь. Это любовь к своему творению, к своему будущему успеху. И это никакого отношения не имеет к любви.
— Ирму Бонд вы тоже так любили?
Серж, наливавший в этот момент очередную стопку, замер. Медленно поставил графин на место.
— А почему ты спросил?
— Она же была вашим творением.
Меценат задумался на минуту, потом тихо проговорил:
— Нет. Она была совсем другой. Гордячкой. Долго я с ней работать не мог. Нервы не выдержали. Скинул ее Аркашке Нестерову. Мой человек, мои деньги крутил. Договор-то она подписала со мной. Но я всегда знал: как только ей надоест или что не понравится — уйдет, не раздумывая. Никакими договорами ее не удержишь. Обидно, конечно, черт! Как ни крути, но что ее богатые ухажеры могли сделать, пока она в кабаке пела? Денег на клип дать? Все пустое! В музыкальную тусовку просто так не влезешь. Тут монополия почище нефтяной, чужих не пускают. Она бы со своим клипом дальше дециметрового канала не пролезла. Ну, и концерты там, хиты — абы с кем никто работать не станет. Так что я ей просто как манна небесная на голову свалился.
— Я все думаю, кто мог ее убить… — как бы невзначай пробормотал сэр Доудсен.
И Бобров заглотил наживку. Он пожевал пухлыми, алыми от выпитого губищами:
— Думаю, было кому.
— Не могу забыть ее глаз. В них застыла такая надменность…
— Да она так на всех смотрела, — хмыкнул меценат.
— Думаете, это была развязка какой-то любовной истории?
— Считаешь, я спустил это дело? — прищурился Серж. — Считаешь, что мне плевать? Черта с два! Расследование затянулось. Никаких концов. Я Аркашку только утюгом не пытал, когда расспрашивал. А он все одно твердит: мол, вышла в уборную, парней-охранников от себя отогнала.
Ну, Аркашка и послал их выход на сцену обеспечивать.
От туалета до гримерки полкоридора, не больше. Нестеров видел — он в конце бокового коридора тусовался, с приятелем. Видел, как она возвращается. Он охранника под дверь направил, чтобы стерег, значит.
— И что же, охранник не заглядывал к ней больше в гримерку?
— Что ты! — испуганно замахал на него руками Серж. — Она этого на дух не переносила. Даже стучать к себе не позволяла. На выход Нестеров ее выскуливал под дверью.
Тогда перерыв был, антракт получасовой. Она в первом отделении выступила, а потом должна была, по режиссерской задумке, вместе со всеми выйти на финал. Она там куплет общей песни пела. Так что до выхода у нее еще больше полутора часов было. Поди к ней сунься. А если она прилегла? Она ж прямо из
