душем, унимая нервозность, на него капала вода с ее трусиков, которые она постирала и повесила сушиться на веревке… Он их потрогал. Он их не знал, эти белые шелковые трусики. Не надо было просить Марию Сергеевну собирать для Лины в больницу белье, надо было самому: надо знать белье своей жены. Надо знать, понимать про нее все.
Он был доволен, что сумел прочитать ее мысли. Что сумел ее остановить. Он знал, что ее самолюбие задето, и испытывал некоторое чувство вины и жалости к ней, но самым главным, самым важным было то, что он не дал им совершить ошибку. Ни себе, ни ей. Нельзя начинать с ошибок и тем более нельзя их повторять. Ты прав, Кис, ни к чему вечно ворошить прошлое и вечно начинать все сначала, не надо переписывать всю тетрадь, как ты выражаешься; но работу над ошибками делать надо. Надо! И он был доволен своей работой.
Когда он вышел из ванной, в комнате было тихо и темно. Алекс еще долго лежал без сна; он думал.
Он думал о том, как трудно быть самим собой: это только слова такие «быть самим собой» – в них много обмана. Потому что они совсем не означают того, что кажется на первый взгляд; они не означают, что можно попросту делать то, что хочешь. Иначе он бы лежал сейчас рядом с Линой, обнимая ее… Но этого делать было нельзя.
Как он тогда придумал? «Чтобы быть собой, надо проделать работу над собой». Вот оно опять возникает, слово «надо»… Только у него совсем другой смысл, это «надо» не для расхожих схем, а для себя… Но как его отличить, как опознать?
Алекс безнадежно вздохнул. Какая тонкая, хитроумная игра слов и понятий! Распутывать их переплетающиеся значения – работа непосильная и бесплодная, для Алекса, по крайней мере. Он больше полагался на интуицию. И он знал, чувствовал только одно: самое главное – суметь поместить в себя, в границы своей личности другую личность, уступить ей там место, и причем так, чтобы эта личность не разрушала твою структуру, не нарушала твои собственные границы… Как графический символ знаков инь и ян – двух мягко вписанных друг в друга, но раздельных сущностей…
Уловить цвета и оттенки чувств и намерений, понять, суметь совместить – эта работа сродни работе художника: правильно краски смешать, точно их на холст положить, чтобы каждое цветовое пятно было созвучием всем остальным. Творчество. Творение отношений. Непросто это, конечно, но когда любишь…
Нет, не «когда любишь», – а это и есть любовь.
До него доносилось ровное, тихое дыхание Лины – их разделяли какие-то два-три метра темноты. Ее близость будоражила его и отвлекала от размышлений, и он постепенно предался этому волнению, этому мучительному волнению, с наслаждением погружаясь в его обжигающие волны. Спала ли она? Или притворялась? Он не знал, но предпочитал считать, что спит, чтобы избежать любого контакта, даже словесного; чтобы избежать развития событий. То, что должно случиться, непременно еще случится – сладко вздрагивал он от теснившихся в его воображении образов, – но не сегодня! Не будем все делать наспех, не будем торопиться; у нас впереди есть время – и для любви, и для страсти, для нежной близости и упоительных ласк; у нас впереди еще есть время, любовь моя, – вся жизнь…
…Он проснулся оттого, что она уходила.
Она уходила; она была одета и причесана и открывала замок.
– Лина, – сказал тихо Алекс, приподнявшись на локте, – Лина, не уходи!
Она замерла, не оборачиваясь.
– Я знаю, ты обиделась…
– Нисколько! – Она повернулась к нему.
– Это неправда, ты обиделась на то, что я вчера так сделал… Я хочу сказать…
– Я обиделась, что ты обо мне так подумал!
Они перешли на «ты»! Это произошло так нормально, так естественно. Что ж, они уже пережили кое- что вместе и теперь могли говорить друг другу «ты».
– Я о тебе ничего не подумал. Это ты – ты подумала, что так надо, что я от тебя жду, что ты мне должна… Но ты мне ничего не должна, Лина. Ничего, понимаешь? – ничего и ни за что. И никогда не будешь должна. Если, конечно, ты останешься. Со мной.
Она молчала, в глазах ее стояли слезы.
– Останься, – попросил он.
Лина села на стул и расплакалась.
Он ей не мешал. Он ей давал выплакать всю свою неуверенность, все свои страхи, все свое одиночество.
Чтобы они исчезли навсегда, навсегда, навсегда.
…Нужно было уладить кучу дел. В больнице, в издательстве, дома. Алекс бегал, летал, порхал – он был счастлив. В коридоре издательства налетел на Андрюшу – расцеловался с ним от избытка чувств, бесконечно повторяя слова благодарности. Андрей покрутил пальцем у виска: тронулся главный. Николай высунул из дверей любопытную мордочку: все в порядке, шеф? Сева сиял голубыми глазами, и рот его смеялся больше обычного; секретарши ему улыбались сочувственно, сотрудники подшучивали – все уже были в курсе дела, все обсуждали, спрашивали подробности.
Снова и точно так же, как три года назад, когда все следили за развитием его романа с Алиной, пришедшей наниматься к нему в секретарши… Романтическая история! Их шеф просто мастер жанра!
Алекс все уладил насчет телефонных звонков на имя Андрея; успокоил доктора Паршина; позвонил Кису, сообщив, что он временно ходит в Андреях, и, подразнив его любопытство, рассказал наконец свою невероятную историю; предупредил Марию Сергеевну, что будет отсутствовать некоторое время дома; купил кое-что для их с Линой временного «дома», для себя и для нее, и сел было за работу…
Но ему не работалось. И он позвонил Лине.
Телефон не отвечал.
