— Обычная прививка! Ничего себе! У меня, например, никакой нет.
Я отстегиваю шлем, вдыхаю туземный воздух со всеми его непривычными запахами, минут пять осматриваюсь и принюхиваюсь, потом снимаю и скафандр, тщательно, как парашют, укладываю его в рюкзак — и в одном белье топаю рядом с лже-Мироновым по еле заметной тропке, а потолок леса все опускается, но в конце концов мы выходим на свет, такой яркий, что можно смотреть только прищурившись, и я вижу в поле перед собой целую толпу дальних звездолетов, стоящих там на приколе.
Техник-хранитель Рон Гре был в отчаянии. После того, как его чуткое тело несколько дней подряд не подавало сигналов тревоги, он понял, что случилось непоправимое. Кожа Рон Гре не чувствовала ничего и сейчас, и можно было подумать, что с подопечным все в порядке, Рон Гре так и считал эти несколько суток, но ошибался, потому что наладить биоконтакт никак не удавалось, и здесь вполне могла скрываться причина отсутствия тревожных сигналов.
И Рон Гре проверял аппаратуру. Она насчитывала более десяти миллионов связей и деталей, которые могли нарушиться и выйти из строя. Хорошо, если удастся обнаружить неисправность. Но страшно подумать о противоположном исходе. Ведь он будет означать, что биоконтакт с подопечным потерян навсегда н Рон Гре провалил важный эксперимент. Вряд ли лысый Роооз похвалит тогда своего техника.
За спиной Рона Гре зашуршало: значит, кто-то проник в лабораторию. По идее это мог быть только лысый Роооз. Рон Гре обернулся.
Это и был лысый Роооз. Но прежде чем Рон Гре успел представить разнос, который последует — а налицо установка, вывернутая наизнанку, — Роооз заговорил, причем довольно необычно.
— Здравствуйте, любезнейший, — сказал Роооз. — Проводим, получается, запрещенные опыты?
— Вам виднее, — дипломатично ответил Рон Гре. — Виднее, любезнейший, — подтвердил лысый Роооз, кивая кубическим черепом. — Мы, кажется, склонны к далеким выводам? С огнем играем помаленьку, не так ли? А теорию игр, получается, подзабыли?
— Не изучали, — миролюбиво сказал Рон Гре. — Я же всего-навсего техник.
Лысый Роооз очень удивился.
— Техник? А где хозяин установки? — На ладони Роооза возник памятный кристалл. — Некто Роооз?
Рон Гре не успел решить для себя, что делать, как в лаборатории появился еще один, совершенно незнакомый.
— Я здесь, — сказал он. — А почему вы не явились на пункт Обмена? Вы похитили мое тело! Я буду жаловаться в Бюро Наказаний!
Лысый Роооз самодовольно усмехнулся.
И вот лже-Миронов проводит меня через взлетное поле, среди кораблей (некоторые жутко запущены), потом сквозь этот их городок, больше всего напоминающий трущобы проклятой древности, потому что сделаны домики из чего придется и мне даже становится понятно, куда делись куски оболочки, которых не хватает на некоторых звездолетах. Нет, думаю, голубчики, моей-то обшивкой вам при всей вашей “автономии” поживиться не удастся, потому что корпус нашего корабля после встречи с метеоритами годится разве что на изготовление решета. А Роберт лже-Миронов подводят меня тем временем к самому хилому домишке, и мы вместе входим внутрь. Там нас встречает штурман Николай Криницкий, которого я довольно хорошо знаю, хотя он и учился на курс раньше меня, и который — я в последнем уверен — работает сейчас смотрителем где-то на глубоководных плантациях.
Леди и джентльмены, думаю я, познакомьтесь теперь со штурманом лже-Криницким.
— Ба, да это никак Сашка Буров! — оглушительно басит он, подскакивая с кровати, на которой лежал прямо в одежде. Мы, конечно, обнимаемся и все как положено, потому что, хотя его неглупым и не назовешь, он парень неплохой и я действительно рад его видеть, а потом он неожиданно заявляет:
— Ты, главное, не расстраивайся, — тут он хохочет, будто отмочил отличную шутку, и продолжает: — Ты, Сашка, главное, не огорчайся. Сними с себя траур, вот что я тебе скажу.
— Я и не огорчаюсь, — говорю я. — С чего мне огорчаться? И никакого траура я не надевал.
— А вот здесь ты, Сашка, не прав, — заявляет в полный голос Николай Криницкий. — Человек он, может, и нехороший, но все-таки человек. Я тебе вот что скажу: главное, Сашка, гуманистом надо быть. Ты тело-то привез?
— Чего? — говорю. — Какое еще тело?
Николай Криницкий смотрит на меня, как на последнего на свете кретина.
— Ведь ты, Сашка, с Никитиным летал? — говорит он. — Отвечай, Сашка, с Никитиным или не с Никитиным?
— Ну, с Никитиным, — отвечаю.
— Никитина ты сюда привез?
— Ну, привез, — говорю. — Только я на борту его оставил, на орбите.
— Это ничего, — заявляет мне Николай Криницкий. — Главное, что привез, я вот что тебе скажу. А мы уж устроим ему пышные похороны.
Заявляет он это совершенно серьезно, хотя и без особенной скорби. Но мне от подобных слов только непонятнее.
— Какие еще похороны? — спрашиваю.
— Пышные, — отвечает мне Николай Криницкий. — Согласно местному обычаю. По всем правилам науки и техники.
Бедняга, думаю я про Никитина, а он-то сюда рвался. Как рвался! Но, как вы сами понимаете, давать в обиду своего единственного капитана я тем не менее не собираюсь.
— А без похорон, — спрашиваю, — никак нельзя обойтись?
Николай Криницкий глядит на меня укоризненно.
— Без похорон, Сашка, — говорит, — никак нельзя. Главное — гуманистом надо быть, вот что я тебе скажу. Хоть и далеки мы от Земли, но не должны скатываться до варварства, дикости и самоуправства.
— У нас для него даже кладбище специальное есть, — добавляет лже-Миронов, и опять я испытываю обычное для сегодняшнего дня чувство, будто кто-то из нас где-то чего-то недопонимает. Нет, друзья, думаю я, уж в третий-то раз вы меня сегодня в дураках не оставите. Дудки-с.
— Слушай, Коля, — говорю я Криницкому. — А почему я думал, что ты работаешь где-то подводным смотрителем?
Он на меня смотрит очень серьезно, а потом заявляет без тени смущения:
— Ты, главное, Сашка, вот что, — говорит он. — Ты, главное, не называй меня Коля, а то путаница получится.
— Интересно, — говорю. — И как же ты теперь, прикажешь себя называть?
— Никол.
— Что-о-о?
— Никол, — заявляет он по-прежнему без тени смущения. — Зови меня Николя. С ударением на последнем слоге.
Я гляжу на лже-Миронова, тот равнодушно смотрит в окно на далекие вертикальные силуэты звездолетов, будто и не слышит всей этой тарабарщины. Да они тут все одинаковые, думаю я с тоской. В хорошую же ты компанию затесался, штурман Буров. С корабля сюда. Здесь ведь тоже одни сумасшедшие.
