Странные, неуловимее сознанием желания просыпались и бродили в ней, они отличались от того простого влечения, какое она испытывала по отношению к Кипу. В этих желаниях не было ничего от тех невинных утех, которым предаются на свиданиях мальчики и девочки. Это были желания физические, вернее даже плотские; Эми никак не ожидала, что в ней вдруг проснется такая опаляющая душу чувственность, такая похоть, пронизывающая все фибры ее существа…
Внезапно она устыдилась того, что ее сознание услужливо интерпретировало как измену по отношению к Кипу. Ее любовь к Кипу была сама чистота, сама невинность, и вот теперь чувственная мужественность Ричарда Бодена, исполненная, подобно природным стихиям, глубокой силы, постепенно срывала с нее покровы невинности. Каменный человек! – вдруг припомнилось ей. Определение оказалось как нельзя более верным. Усилием воли она заставила себя дать отпор его объятиям, его поцелуям, которые становились все более недвусмысленно искусительными, все более томительными. Неловко высвободившись из его объятий, Эми панически отпрянула от него, одновременно зажав ладонью рот, как будто надеясь таким образом стереть саму память о проклятых поцелуях.
Ричард тихо рассмеялся.
– Теперь ты видишь, почему я поцеловал тебя в лоб. Я подумал, что так будет безопаснее.
Эми повернулась и опрометью бросилась вон из прихожей. Она бежала, пока за ней не захлопнулась дверь ее спальни, и опомнилась, лишь обнаружив, что лежит распластавшись на своей кровати, упершись головой в жесткую деревянную спинку; глаза ей слепила висевшая на потолке лампочка.
Она уже давно лежала в постели, тщетно пытаясь уснуть, свернувшись калачиком, словно продрогший в утробе плод, и чувствуя на губах странное раздражающее покалывание, какое бывает, когда отходит заморозка. Ей не спалось, сознание ее было слишком возбуждено, и, стоило закрыть глаза, откуда ни возьмись являлось, как наваждение, лицо Ричарда Бодена.
Эми была рада, когда остались позади рождественские праздники и наступил Новый год. Каждый день она проводила в ожидании ответа на объявления, разосланные ею в десяток газет, выходивших на восточном побережье Англии, однако о таинственной Китти по-прежнему не было ни слуху ни духу.
Снова звонила из Бостона Кейт, и Эми чувствовала себя виноватой, потому что ей так и не удалось выйти на след девушки.
Дядя Джиф, словно реагируя на погоду, еще больше сдал. Было промозгло, большую часть дня вершину Аспен-Тор окутывал густой туман. С реки тянуло сыростью, и покрытые инеем нити паутины в саду были похожи на серебряные кружева.
Даже вертолет прекратил свои ежедневные облеты, и Эми иногда ловила себя на том, что скучает по этому громадному насекомому-рептилии, которое с тех пор, как она прибыла в Уайдейл-холл, целыми днями стрекотало где-то над головой.
Она много гуляла, снимая попутно бесконечный видеофильм об английской зиме, чтобы когда-нибудь, когда вернется в Америку, показать его Кейт и Марти. Отправляясь в Хаттон в магазин, она неизменно просила Джона Грэма сопровождать ее, старательно избегая старую церковь, а дома, когда звонил телефон, притворялась, что не замечает, дожидаясь, пока подойдет Лиззи или дядя Джиф. Впрочем, звонил всегда кто угодно, только не Ричард Боден, и дни ее тянулись мучительно медленно.
Но вот однажды в середине января пришло письмо. Когда дядя Джиф позвал ее, чтобы показать письмо, по лицу его было видно, что бедный старик теряется в догадках.
– Эми, прочти и объясни мне, что это за чертовщина, – сказал он, протягивая ей конверт.
– Странно, – заключила Эми, дважды перечитав письмо.
– Хм, 'Дайери'. Тебе о чем-то говорит название издания? – спросил дядя Джиф и добавил: – Лично мне – нет.
Эми засмеялась.
– Ничего удивительного, дядя Джиф. Это такой красочный журнал, ориентированный на женщин, которые желают преуспеть по службе. Это ежемесячник. Выходит не так давно и, похоже, пользуется популярностью.
– Но с чего вдруг им пришла в голову идея писать статью об Уайдейл-холле?
– Редактор пишет, что в каждом номере они планируют давать материал о каком-нибудь замечательном поместье – не о тех дворцах, которые принадлежат герцогам или представителям 'джентри', там слишком много официоза, – а о домах, в которых живут живые люди, простые смертные.
– Но откуда редактор… как ее… мисс Кэтрин Блейк… откуда она узнала о нас?
Эми пожала плечами и вернула ему письмо.
– Не знаю, дядя Джиф, но мне кажется, что это превосходная идея.
– Ты считаешь? – Нахмурившись, он недовольно разглядывал письмо, отпечатанное на красивом официальном бланке редакции. – Интересно, что думает по этому поводу Лиззи Эберкромби. Может, спросить ее?
– Дядя, там сказано, что если они решат делать этот материал, то заплатят за разрешение фотографировать и взять интервью. Не упускать же тысячу фунтов, которые сами плывут в руки. – Все это Эми произнесла как-то не слишком уверенно, памятуя о плачевном состоянии, в котором пребывало поместье Уайдейл-холл. Одновременно она прикидывала, сколько гидроизоляции можно установить на тысячу фунтов. Было ясно, что для Уайдейл-холла эта сумма просто капля в море.
Джиф Уэлдон вздохнул.
– Эми, думаю, тысяча фунтов от нас и так не убежит.
– Но может получиться интересно.
– Интересно? Тебе интересно, чтобы в нашу жизнь вторгались какие-то люди, махали перед носом микрофонами и задавали каверзные вопросы?
– Это же всего на три дня, – пыталась урезонить его Эми. – К тому же, скорее всего, это вполне приличный журнал. Дядя Джиф, честное слово, не стоит из-за этого так переживать. Подумай, как было бы
